Внешняя политика. Поездка в Константинополь. Принятие христианства. Крещение ольги

Древней Руси на заре ее истории повезло на умных и энергичных правителей. Это показал Олег. Это же подтвердил и Игорь.

После смерти великого воителя Олега непрочная Русь стала распадаться: восстали древляне, стремящиеся отложиться от Киева, к ее границам подошла новая тюркская орда печенегов. Но Игорь решительными действиями предотвратил обе опасности. Древляне были вновь завоеваны и обложены данью, так что Игорь стал для них главным врагом. С печенегами же князь сумел договориться. Прошли те времена, когда конница степняков беспрепятственно рыскала по славянским селениям. Теперь им навстречу вышла сильная русская рать, и печенеги почли за благо заключить мир.

При Игоре произошло дальнейшее объединение восточнославянских племен. В состав Руси вошло юго-западное племя уличей. В правление Игоря появилось и официальное название Руси - Русская земля. Именно так именовалось восточнославянское государство в договорах Руси с греками. Теперь все русские земли, кроме вятичей, платили дань Киеву.

К тому времени Игорь, уже зрелый человек, был женат на «варяжке» Ольге, которая принадлежала к знатной семье. В некоторых сказаниях говорится, что Игорь увидел ее, когда охотился в псковских лесах, совсем юной, и был пленен красотой и умом девушки. Тогда на Руси еще не было практики заключения княжеских браков с особами только княжеской или королевской крови, и Ольга стала женой великого князя. Поразительно и другое: при обычае на Руси многоженства, нет известий о том, что Игорь имел кроме Ольги и иных жен. Уже это говорит не только о его любви и преданности своей единственной жене, но и об их исключительных человеческих качествах.

Имя будущей просветительницы Руси и ее родину «Повесть временных лет» впервые называет в статье о женитьбе Игоря: «и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу». Иоакимовская летопись уточняет, что принадлежала она к роду князей изборских, одной из забытых древнерусских княжеских династий, которых было на Руси в X-XI веках не меньше двадцати, но все они со временем были вытеснены Рюриковичами или сроднились с ними посредством браков. Некоторые из династий были местного, славянского происхождения, другие - пришлые, варяжские. Известно, что скандинавские конунги, приглашенные на княжение в русские города, неизменно принимали русский язык, часто - русские имена и быстро становились настоящими русскими как по образу жизни, так и по мировоззрению и даже по физическому облику.

Так и супругу Игоря звали варяжским именем Хельга, в русском окающем произношении - Ольга, Вольга. Женское имя Ольга соответствует мужскому Олег, что значит «святой». Хотя языческое понимание святости совершенно отлично от христианского, но и оно предполагает в человеке особый духовный настрой, целомудрие и трезвение, ум и прозорливость. Раскрывая духовное значение имени, народ прозвал Олега Вещим, а Ольгу - Мудрой.

Сразу же после гибели князя Игоря во время полюдья - сбора дани с древлян, его заклятых врагов, - могучее, казалось, государство, оказалось на грани развала. В Киеве оставалась жена Игоря Ольга (?-969) с малолетним наследником князем Святославом (?-972). Древляне отделились от Киева и перестали уплачивать дань. Однако русская верхушка сплотилась вокруг Ольги и не только признала ее права на престол, точнее регентство до совершеннолетия сына, но и безоговорочно поддерживала княгиню во всех ее начинаниях.

К тому времени Ольга находилась в расцвете своих физических и духовных сил. О ее красоте и уме рассказывали легенды и на Руси, и в окрестных странах, в том числе в Византии.

С первых шагов своего правления Ольга проявила себя как решительная, властная, дальновидная и суровая правительница. Прежде всего, она отомстила древлянам за смерть мужа - князя Игоря.

Летопись рассказывает, что древляне решили посватать вдовую княгиню за своего князя Мала и направили посольство в Киев. В этом предложении во времена племенного права был свой смысл. Вдове предлагали возмещение - нового мужа, с тем, чтобы она не мстила за убитого. И Ольга сделала вид, что принимает сватов с почестями. Она предложила им явиться на следующий день на княжеский двор, сидя в ладьях, которые торжественно должны были нести княжеские дружинники. Сама же заранее приказала выкопать близ своего дворца глубокую яму, и, когда кичившихся честью послов внесли на княжеский двор, приказала сбросить их в эту яму и закопать живьем.

Тут же Ольга потребовала присылки второго посольства. Его ждала не менее страшная участь. На Руси прежде, чем начать переговоры, послам зачастую предлагали принять баню, что было одновременно и знаком заботы - отдохновением от дальней дороги, и ритуальным очищением перед встречей с правителем. Едва послы приступили к омовению, как двери в баню были заперты и она запылала. Послов сожгли живьем.

Наконец, Ольга сама двинулась в древлянскую землю для того, чтобы, как она уверяла древлян, справить по мужу языческую тризну и поплакать на его могиле. Когда древлянские бояре изрядно выпили хмельного меда, Ольга приказала своим дружинникам зарубить их здесь же, у подножия кургана, где был захоронен ее муж.

Язычница Ольга отомстила язычникам-древлянам по-язычески, ритуально. Эта тройная месть воспроизводила восточнославянские погребальные обряды. Похороны в ладье издавна были приняты у руссов. Кремация - сжигание - в то время практиковалась по всем русским землям. Также в древности были приняты и человеческие жертвоприношения на поминальной тризне по вождю или князю.

Лишь после этого Ольга двинула на главный город древлян Искоростень свое войско. В открытом бою древляне были разгромлены. Летопись рассказывает, что сражение начал маленький Святослав, метнув свое копье в сторону врага. Древляне бежали и заперлись за стенами города. Несколько месяцев осаждали киевляне отчаянно сопротивлявшийся Искоростень и захватили его лишь при помощи хитрости. Они запросили у древлян легкую дань: по три воробья и по три голубя от каждого двора, обещая после этого уйти восвояси. Как только дань была доставлена, киевляне привязали к лапкам птиц тлеющие труты и выпустили их на волю, в свои гнезда - под крыши домов, сараев, амбаров. Скоро город запылал, и тут же осаждающие пошли на приступ.

Борьба за единство Руси, за подчинение единому центру - Киеву - раздираемых взаимной враждой племен и княжеств прокладывала путь к окончательной победе христианства в Русской земле. За Ольгой, еще язычницей, стояла церковная община и ее небесный покровитель пророк Божий Илия, пламенной верой и молитвой сводивший огонь с неба. И победа Ольги над древлянами, несмотря на суровость победительницы, была победой новых - христианских и созидательных сил в Русском государстве над силами языческими - темными и разрушительными.

На побежденных древлян Ольга вновь наложила тяжелую дань. Единство государства было восстановлено. Детей казненного князя Мала - Добрыню и Малушу - Ольга взяла к себе на воспитание.

Но не только жестокими наказаниями и силой утвердила свою власть Ольга на Руси. Как умная и дальновидная правительница она понимала, что прежнее полюдье с его насилиями, порой с неограниченными поборами вызывает в людях недовольство, а это грозит самому существованию молодого государства. И великая княгиня пошла на реформы - она изменила систему сбора дани, начав с древлянской земли. Теперь для подданных были определены твердые нормы дани и указаны специальные места - погосты, куда дань ежегодно должна была свозиться самим населением. Там ее принимали представители княжеской администрации и отправляли в Киев. Затем Ольга двинулась с дружиной по другим русским землям и повсюду устанавливала новые нормы, их на Руси назвали уроками, и учреждала погосты. Это был конец полюдья и начало организованной системы обложения налогами. Так, согласно летописи, конфликт между властью и подданными завершился тем, что государство сделало еще один шаг в своем развитии.

Устроенные Ольгой погосты, являясь финансово-административными и судебными центрами, представляли прочную опору княжеской власти на местах. Будучи прежде всего, по самому смыслу слова, центрами торговли и обмена («гость» - купец), собирая и организуя вокруг себя население, погосты стали важнейшей ячейкой этнического и культурного объединения русского народа.

Позже, когда Ольга стала христианкой, по погостам стали воздвигать и первые храмы. После крещения Руси при святом Владимире погост и храм (приход) стали неразрывными понятиями. (Лишь впоследствии от существовавших возле храмов кладбищ появилось словоупотребление «погост» в смысле «кладбище».)

Много трудов приложила княгиня Ольга для усиления оборонной мощи страны. Города застраивались и укреплялись. Вышгороды (или детинцы, кромы) обрастали каменными и дубовыми стенами (забралами), ощетинивались валами, частоколами. Сама княгиня, зная, сколь враждебно относились многие к идее укрепления княжеской власти и объединения Руси, жила постоянно «на горе», над Днепром, за надежными забралами киевского Вышгорода (Верхнего города), окруженная верной дружиной. Две трети собранной дани, по свидетельству летописи, она отдавала в распоряжение киевского веча, третья часть шла «к Ольге, на Вышгород» - на нужды ратного строения.

Установив порядок на Руси, Ольга обратилась к внешней политике. Ей надо было показать, что времена смуты не поколебали силу и международный авторитет Руси. Ко времени Ольги историки относят установление первых государственных границ России на западе, с Польшей. Богатырские заставы на юге сторожили мирные нивы киевлян от народов Дикого поля. Чужеземцы спешили в Гардарику («страну городов»), как называли они Русь, с товарами и рукодельями. Шведы, датчане, немцы охотно вступали наемниками в русское войско. Ширились зарубежные связи Киева. Это способствовало развитию каменного строительства в городе, начало которому положила княгиня Ольга. Новое русское правительство стремилось подтвердить старые договоры с соседями, развивать торговые н политические отношения с другими странами и прежде всего с Византийской империей, одним из самых сильных и авторитетных государств в тогдашнем мире.

Но не только укрепление государственности и развитие хозяйственных форм народной жизни привлекало внимание мудрой княгини. Еще более насущным представлялось ей коренное преобразование религиозной жизни Руси, духовное преображение русского народа. Русь становилась великой державой. Лишь два европейских государства могли в те годы соперничать с нею в значении и мощи: на востоке Европы - древняя Византийская империя, на западе - королевство саксов.

Опыт обеих стран, обязанных своим возвышением духу христианского учения, религиозным основам жизни, показывал ясно, что путь к будущему величию Руси лежит не столько через военные, но прежде всего и преимущественно через духовные завоевания и достижения.

Поручив Киев подросшему сыну Святославу, княгиня Ольга летом 954 года отправилась с большим флотом в Царьград. Это было мирное «хождение», сочетавшее задачи религиозного паломничества и дипломатической миссии, но политические соображения требовали, чтобы оно стало одновременно проявлением военного могущества Руси на Черном море, напомнило гордым ромеям о победоносных походах как Аскольда, так и Олега, прибившего в 907 году свой щит на вратах Царьграда.

Результат был достигнут. Появление русского флота на Босфоре создавало необходимые предпосылки для развития дружеского русско-византийского диалога. Ольга была принята по самому высокому рангу. Знаменитый византийский император, писатель, крупный дипломат Константин VII Багрянородный дал в ее честь обед. Состоялся прием княгини и императрицей. В ходе бесед император и Ольга подтвердили действие прежнего договора, заключенного еще князем Игорем, и военный союз двух государств. Этот союз отныне был направлен против Хазарии и Арабского халифата, чьи армии наступали на Византию с Востока.

В свою очередь, южная столица поразила суровую дочь Севера разнообразием красок, великолепием архитектуры, смешением языков и народов мира. Но особенное впечатление производило богатство христианских храмов и собранных в них святынь. Царьград, «царствующий град» Византийской империи, еще при самом основании (точнее, возобновлении в 330 году) посвященный равноапостольным Константином Великим Пресвятой Богородице (это событие праздновалось в Константинопольской Церкви 11 мая и перешло оттуда в русские месяцесловы), стремился во всем быть достойным своей небесной покровительницы. Русская княгиня присутствовала за богослужением в лучших храмах Константинополя - святой Софии, Влахернской церкви и других.

Важным вопросом переговоров Ольги в Константинополе стало крещение русской княгини.

К концу IX - началу X века почти все крупные государства Западной Европы, а также часть народов Балканского полуострова и Кавказа приняли христианство. Одни сделали это под напором папского Рима, другие под воздействием Византийской империи, которые соперничали между собой в том числе и за право крестить народы, а значит распространять свое влияние. Христианство приобщало государства и народы к новой цивилизации, обогащало их духовную культуру, поднимало на более высокий уровень престиж крестившихся государственных деятелей. Не случайно народы Западной Европы, принявшие кущение на 300-600 лет раньше народов Восточной Европы, намного обогнали их и своем развитии. Но повсюду этот процесс был болезненным, так как означал отказ от языческой религии предков.

Ольга, будучи прозорливой правительницей, понимала, что дальнейшее укрепление страны невозможно без принятия христианства, без водительства Божия. Но она одновременно сознавала и силу язычества, приверженность к нему народа. Поэтому выбрала осторожный путь, решив креститься сама и тем самым подать пример остальным. Именно так сделали английские, а позднее шведские и норвежские короли. Вместе с тем ей было на кого опереться. В крупных городах среди купцов, горожан, части бояр было уже немало просвещенных людей, отошедших от язычества и ставших христианами.

К тому же для Ольги крещение было не только вопросом политики, но и ответом на многие вопросы совести. Она многое пережила: трагическую смерть мужа, кровавые расправу с врагами, сожжение столицы древлян - все это не проходит бесследно для человеческой души. А ведь Ольга всегда стремилась к праведности, старалась быть справедливой, гуманной, терпимой к людям.

Таинство крещения было совершено в Софийском соборе - главном храме Византии. Крестным отцом княгини Ольги стал сам император, а крестил ее Константинопольский патриарх Феофилакт. В крещении ей было наречено имя Елена в честь равноапостольной Елены, матери святого Константина, обретшей Честное древо креста Господня. Имя Елена носила и византийская императрица - жена Константина Багрянородного.

В назидательном слове, произнесенном по совершении обряда, патриарх Феофилакт сказал: «Благословенна ты в женах русских, ибо оставила тьму и возлюбила свет. Благословят тебя русские люди во всех грядущих поколениях, от внуков и правнуков до отдаленнейших потомков твоих». Он наставил новопросвещенную княгиню в истинах веры, церковном уставе и молитвенном правиле, изъяснил заповеди о посте, целомудрии и милостыне. «Она же, - пишет преподобный Нестор Летописец, - склонила голову и стояла, словно губа напояемая, внимая учению, и, поклонившись патриарху, промолвила: “Молитвами твоими, владыко, да сохранена буду от сетей вражеских”».

Именно так, со слегка наклоненной головой, изображена святая Ольга на одной из фресок киевского Софийского собора, а также на современной ей византийской миниатюре в лицевой рукописи Хроники Иоанна Скилицы из Мадридской национальной библиотеки. Греческая надпись, сопровождающая миниатюру, называет Ольгу «архонтесою (то есть владычицей) руссов», «женою, Эльгою по имени, которая пришла к царю Константину и была крещена». В рукописи княгиня изображена в особом головном уборе, «как новокрещеная христианка и почетная диакониса Русской Церкви». Рядом с ней в таком же уборе новокрещеной - Малуша, впоследствии мать равноапостольного Владимира.

Такого ненавистника русских, каким был император Константин Багрянородный, непросто было заставить сделаться крестным отцом «архонтесы Руси». В русской летописи сохранились рассказы о том, как решительно и на равных разговаривала Ольга с императором и его окружением, удивляя собеседников духовной зрелостью и государственной мудростью, показывая, что русскому народу под силу воспринять и умножить высшие свершения греческого религиозного гения, лучшие плоды византийской духовности и культуры. Так святой Ольге удалось мирным путем «взять Царьград», чего до нее не смог сделать ни один полководец. По свидетельству летописи, сам император вынужден был признать, что «переклюкала» (перехитрила) его Ольга, а народная память, соединив предания о Вещем Олеге и Мудрой Ольге запечатлела эту духовную победу в былинном сказании «О взятии Царьграда княгиней Ольгой».

Константин Багрянородный в своем сочинении «О церемониях византийского двора», дошедшем до нас в единственном списке, оставил подробное описание церемоний, сопровождавших пребывание святой Ольги в Константинополе. Он описывает торжественный прием в знаменитой палате Магнавре под пение бронзовых птиц и рычание медных львов, куда Ольга явилась с огромной свитой из 108 человек (не считая людей из дружины Святослава), и переговоры в более узком кругу в покоях императрицы, и парадный обед в зале Юстиниана, где, по стечению обстоятельств, промыслительно встретились четыре «государственных дамы»: бабушка и мать равноапостольного Владимира (княгиня Ольга и ее спутница Малуша) восседали за одним столом с бабушкой и матерью его будущей супруги Анны (императрицей Еленой и ее невесткой Феофано).

Во время одного из приемов, рассказывает Константин Багрянородный, русской княгине было поднесено золотое, украшенное камнями блюдо. Святая Ольга пожертвовала его в ризницу Софийского собора, где его видел и описал в начале XIII века русский дипломат Добрыня Ядрейкович (впоследствии архиепископ Новгородский Антоний): «Блюдо великое златое служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши в Царьград; во блюде же Ольгином камень драгоценный, на том же камне написан Христос».

Что касается непосредственно дипломатического исхода переговоров, у святой Ольги были основания остаться недовольной ими. Добившись успеха в вопросах о русской торговле в пределах империи и подтверждении мирного договора с Византией, заключенного Игорем в 944 году, она не смогла, однако, склонить императора к двум важным для Руси соглашениям: о династическом браке Святослава с византийской царевной и об условиях восстановления существовавшей при Аскольде православной митрополии в Киеве.

После возвращения в Киев Ольга пыталась склонить к христианству и Святослава, но сын рос ярым язычником. Он, как и вся его дружина, поклонялся Перуну и отказал ей. Между матерью и сыном началось отчуждение.

Вместе с тем, несмотря на неудачу стараний об учреждении на Руси церковной иерархии, княгиня Ольга, став христианкой, ревностно предавалась подвигам христианского благовестия среди язычников и церковного строительства: «капища бесовские сокрушила и начала жить о Христе Иисусе». Она воздвигала храмы в Киеве, построила церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в Витебске, а Живоначальной Троицы - в Пскове, над рекой Великой, на месте, указанном ей, по свидетельству летописца, свыше «лучом Трисиятельного Божества». Псков с того времени стал называться в летописях домом Святой Троицы.

Храм Софии - Премудрости Божией в Киеве был заложен вскоре по возвращении Ольги из Царьграда и освящен 11 мая 960 года. Этот день отмечался впоследствии в Русской Церкви как особый церковный праздник. Главной святыней Софийского храма стал святой крест, принесенный новой равноапостольной Еленой из Царьграда. Ее благословил им Константинопольский патриарх. Крест, по преданию, был вырезан из цельного куска Животворящего древа Господня. На кресте была надпись: «Обновися Русская земля святым крестом, его же прияла Ольга, благоверная княгиня».

Святая Ольга много сделала для увековечения памяти первых русских исповедников имени Христова: над могилой Аскольда она воздвигла Никольский храм, где была впоследствии и сама похоронена, над могилой Дира - Софийский собор, который, простояв полвека, сгорел в 1017 году. Ее потомок Ярослав Мудрый на этом месте построил позже, в 1050 году, церковь святой Ирины, а святыни Софийского Ольгиного храма перенес в каменный храм того же имени - доныне стоящую Софию Киевскую, заложенную в 1017 году и освященную около 1030 года. В Прологе XIII века об Ольгином кресте сказано: «Иже ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Разграбление киевских святынь, продолженное после татаро-монголов литовцами, которым город достался в 1341 году, не пощадило и его. При Ягайле в период Люблинской унии, объединившей в 1384 году Польшу и Литву в одно государство, Ольгин крест был похищен из Софийского собора и вывезен католиками в Люблин. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Тем временем в Киеве среди бояр и дружинников нашлось немало людей, которые, возненавидели княгиню Ольгу, строившую храмы. Ревнители языческой старины все смелее поднимали голову, с надеждой взирая на подраставшего Святослава, решительно отклонившего уговоры матери принять христианство и даже гневавшегося на нее за это. Нужно было спешить с задуманным делом крещения Руси. Коварство Византии, не торопившейся дать Руси правильное христианское устроение, было на руку язычникам. В поисках решения святая Ольга обратила взоры на Запад. Никакого противоречия здесь нет. Ольга принадлежала еще к неразделенной Церкви и не имела возможности вникать в богословские тонкости греческого и латинского вероучения. Противостояние Запада и Востока представлялось ей прежде всего политическим соперничеством, второстепенным по сравнению насущной задачей - созданием Русской Церкви, христианским просвещением Руси.

Под 959 годом немецкий хронист, именуемый «продолжатель Регинона», записывает: «Пришли к королю послы Елены, королевы руссов, которая крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников». Король Оттон, будущий основатель Германской империи, охотно откликнулся на просьбу Ольги, но повел дело не спеша, с чисто немецкой основательностью. Лишь на Рождество следующего, 960 года епископом Русским был поставлен Либуций, из братии монастыря святого Альбана в Майнце. Но он вскоре умер (в 961 году). На его место был посвящен Адальберт Трирский, которого Оттон, «щедро снабдив всем нужным», отправил, наконец, на Русь. Трудно сказать, что случилось бы, не промедли король так долго, но когда в 962 году Адальберт появился в Киеве, он «не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными». Хуже того, на обратном пути «некоторые из его спутников были убиты, и сам епископ не избежал смертной опасности».

Оказалось, что за прошедшие два года, как и предвидела Ольга, в Киеве совершился переворот в пользу сторонников язычества и, не став ни православной, ни католической, Русь вообще раздумала принимать христианство. Язычники сплотились вокруг Святослава, которому к тому времени было уже около 20 лет. Языческая группа устранила Ольгу от влияния на дела Руси. Всю полноту власти взял молодой Святослав.

Языческая реакция проявилась настолько сильно, что пострадали не только немецкие миссионеры, но и некоторые из киевских христиан, крестившихся с Ольгой в Царьграде. По приказу Святослава был убит племянник княгини Ольги Глеб и разрушены некоторые построенные ею храмы. Здесь не обошлось без тайной византийской дипломатии: настроенные против Ольги и встревоженные возможностью усиления Руси за счет союза с Оттоном, греки предпочли поддержать язычников. Это произошло в том же 962 году. Но провал миссии Адальберта имел промыслительное значение для будущего Русской Православной Церкви, избежавшей папского пленения.

Святой Ольге оставалось смириться с происшедшим и полностью уйти в дела личного благочестия, предоставив бразды правления язычнику Святославу. С ней по-прежнему считались, к ее государственной мудрости неизменно обращались во всех трудных случаях. Когда Святослав отлучался из Киева, а он большую часть времени проводил в походах и войнах, управление государством вновь поручалось княгине-матери. Но вопрос о крещении Руси был временно снят с повестки дня, и это, конечно, огорчало святую Ольгу, считавшую Христово благовестие главным делом своей жизни.

Она кротко переносила скорби и огорчения, старалась помогать сыну в государственных и военных заботах, в его героических замыслах. Победы русского войска были для нее утешением, особенно разгром давнего врага Русского государства - Хазарского каганата. Дважды, в 965 и в 969 году, прошли войска Святослава по землям «неразумных хазаров», навсегда сокрушив могущество иудейских властителей Приазовья и Нижнего Поволжья. Следующий мощный удар был нанесен по мусульманской Волжской Болгарии, потом пришла очередь Болгарии Дунайской. Восемьдесят городов по Дунаю было взято киевскими дружинами. Одно беспокоило Ольгу: как бы, увлекшись войной на Балканах, Святослав не забыл о Киеве.

Весной 969 года Киев осадили печенеги, «и нельзя было вывести коня напоить - стояли печенеги на Лыбеди». Русское войско было далеко - на Дунае. Послав к сыну гонцов, святая Ольга сама возглавила оборону столицы. Святослав, получив известие, вскоре прискакал в Киев, «приветствовал мать свою и детей и сокрушался, что случилось с ними от печенегов». Но, разгромив кочевников, воинствующий князь вновь стал говорить матери: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае - там середина земли моей». Святослав мечтал о создании огромной славянской державы от Дуная до Волги, которая объединила бы Русь, Болгарию, Сербию, Причерноморье и Приазовье и простерла свои пределы до самого Царьграда. Мудрая Ольга понимала, что при всем мужестве и отваге русских дружин им не справиться с древней империей ромеев - Святослава ждала неудача. Но сын не слушал предостережений матери. Тогда святая Ольга сказала: «Видишь, я больна. Куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда захочешь».

Дни ее были сочтены, труды и скорби подорвали ее силы. 11 июля 969 года святая Ольга скончалась, «и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки, и все люди». Последние годы, среди торжества язычества, ей, когда-то независимой владычице, принявшей крещение от самого патриарха в столице православия, приходилось тайно держать при себе священника, чтобы не вызвать новой вспышки антихристианского фанатизма. Но перед смертью она запретила совершать над ней языческие тризны и завещала открыто похоронить ее по православному обряду. Пресвитер Григорий, который был с нею в 957 году в Константинополе, в точности выполнил ее завещание.

Святая Ольга жила, умерла и была погребена как христианка. Бог прославил святую труженицу, «начальницу веры» в Русской земле чудесами и нетлением мощей. Иаков Мних через 100 лет после ее смерти писал в своей «Памяти и похвале Владимиру»: «Бог прославил тело рабы Своей Олены, и есть в гробе тело ее честное, и неразрушимое пребывает и до сих дней. Блаженная княгиня Ольга прославила Бога своими добрыми делами, и Бог прославил ее».

При святом князе Владимире, около 1007 года, мощи святой Ольги были перенесены в Десятинный Богородичный храм и положены в специальном саркофаге, в каких принято было класть мощи святых на православном Востоке.

Так и по кончине святая Ольга проповедовала вечную жизнь и воскресение, наполняя радостью верующих и вразумляя неверующих. Была она, по словам преподобного Нестора Летописца, «предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские - свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь».

Крещение княгини Ольги (кратко)

Крещение княгини Ольги в Царьграде

Княгиня Ольга являлась одной из немногочисленных правителей женщин во всей истории России. Невозможно недооценить её роль в укреплении мощи всего древнерусского государства. Ольга – это образ героини, а также хитрой и мудрой женщины, которая подобно настоящим воительницам смогла жестоко и справедливо отомстить за убийство своего мужа Игоря.

При этом о ней, как впрочем и об иных правителях того периода к нам дошло не много фактов (а те что есть постоянно опровергаются исследователями). Существует множество версий об её происхождении. Одни историки считают, что она являлась крестьянкой из Пскова, а другие высказывают версию, согласно которой княгиня была из знатного рода варягов или новгородцев.

Одним из самых главных деяний великой княгини Ольги, которое было отмечено в «Повести временных лет» является её крещение, которое она приняла в Константинополе в 955 году. Житие и «Повесть временных лет» украшают крещение Ольги историей о том, как мудрая княгиня смогла перехитрить византийского императора. Последний, удивляясь её красоте и мудрости захотел взять Ольгу в свои жёны, однако сама княгиня ответила, что «не подобает ли праведным христианам свататься за язычников?». Когда патриарх и царь византийский крестили Ольгу, император снова начал добиваться княгини, но она указала царю на то, что теперь она является его дочерью и поэтому сватовство невозможно. Царь удивился, одарил её богатствами и отпустил с миром на родину.

После возвращения домой из Византии княгиня, принявшая в христианстве имя Елена, сделала попытку приобщить к христианству и своего сына Святослава. Однако он и не подумал слушать свою мать. При этом Святослав никому не запрещал креститься, но лишь насмехался над теми.

В 957 году княгиня Ольга нанесла визит в Константинополь с большим посольством. Данное событие известно многим историкам и исследователям по описанию церемоний византийским императором Константином Багрянородным в его сочинении «Церемонии». В данном визите сам император относится к Ольге как к равной, именуя её правителем Руси (архонтиссой), а имя её сына – фактического правителя упоминается без титула. Но видимо сам визит Ольги в Византию прошёл не так, как она хотела, ведь в «Повести временных лет» сказано о холодном отношении к послам Константинополя, визит которых случился немного позднее посещения княгиней императора. Однако с другой стороны, в рассказе Феофана об отвоевании у арабов Крита при императоре Романе Втором упоминается, что в составе византийского войска были русы.

Первый прием у императора

Записи Константинова обрядника «О церемониях» о двух приемах «Эльги Росены» выдержаны в сухом и сдержанном стиле казенного протокола.

Первая аудиенция русской княгине была назначена на 9 сентября 957 г. Церемониям в этот день не было конца. Сначала Ольгу принял сам Константин в большом триклине (зале) древнего Магнаврского дворца, строительство которого приписывалось Константину I Великому. Император восседал на «троне Соломона», снабженном эффектными механизмами. Ольга вошла в триклин в сопровождении своих «родственниц-архонтисс» и служанок; прочие члены посольства остались в вестибюле, отгороженном от триклина занавесом. Когда Ольга встала на указанное ей место перед троном, заиграли органы, и трон вместе с сидевшим на нем императором внезапно взмыл вверх и затем плавно опустился вниз. После этого маленького представления логофет дрома (глава ведомства почты и внешних связей) от имени Константина задал «архонтиссе Росии» несколько предписанных этикетом вопросов - о здоровье самой государыни, ее вельмож и благоденствии ее страны. Пока чиновник произносил свою речь, механические львы у подножия трона, приподнявшись на лапах, зарычали и забили хвостами, а на ветвях стоявшего рядом золотого дерева искусственными голосами защебетали птицы. Почти тотчас дворцовые слуги внесли в зал дары Ольги, предназначенные василевсу ромеев. За ответными словами Ольги последовало несколько мгновений торжественной тишины; потом вновь зазвучали органы, и княгиня, поклонившись, вышла.

Эти подробности представления Ольги императору не упомянуты в рассказе Константина; но вообще порядок приема иноземных послов во дворце Магнавры был именно таков (см.: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь. Проблема источников // Византийский временник. Т. 42. М., 1981 ).

Дав гостье немного отдохнуть, придворные чины провели ее через несколько залов и вестибюлей в триклин Юстиниана, где «архонтиссу Росии» ожидали супруга Константина, императрица Елена Лакапина, и ее невестка Феофано. Торжественная церемония повторилась, только без демонстрации механических чудес. По ее окончании Ольгу вновь проводили в комнату отдыха.

Деловая часть встречи состоялась во внутренних покоях императрицы, в присутствии Константина, Елены и их детей. Василевс пригласил Ольгу сесть, после чего «она беседовала с ним, сколько пожелала».

Во второй половине дня русскую делегацию пригласили на званый обед. Парадные столы были накрыты в триклине Юстиниана (для женщин) и в Хрисотриклине (для мужчин). Войдя в зал, Ольга подошла к креслу императрицы и «наклонила немного голову», тогда как «родственницы-архонтиссы» из ее свиты распростерлись на полу. На время трапезы Ольгу усадили рядом с Еленой за особый стол, места за которым по дворцовому уставу были отведены женам высших сановников империи, носившим титул зост-патрикисс. Слух пирующих услаждали певчие собора Святой Софии и церкви Святых апостолов, распевавшие василикии - величальные гимны в честь здравствующего василевса и членов его семьи; актеры разыграли пред очами августейших особ несколько театральных сценок.

Константин обедал вместе с «послами архонтов Росии, людьми и родичами архонтиссы [Ольги] и купцами». После обеда состоялось вручение подарков: «получили: анепсий ее - 30 милиарисиев, 8 ее людей - по 20 милиарисиев, 20 послов - по 12 милиарисиев, 43 купца - по 12 милиарисиев, священник Григорий - 8 милиарисиев, 2 переводчика - по 12 милиарисиев, люди Святослава - по 5 милиарисиев, 6 людей посла - по 3, переводчик архонтиссы - 15 милиарисиев».

Милиарисий - мелкая серебряная монета, одна тысячная золотого фунта. 12 милиарисиев составляли одну номисму (солид).

Выдав денежные подарки, император покинул Хрисотриклин и проследовал в другое помещение - аристирий (зал для завтрака), куда тем временем переместились и женщины. Здесь, на небольшом золотом столе, их ждал десерт, сервированный в «украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах». После трапезы Ольге поднесли «золотую, украшенную драгоценными камнями» чашу с 500 милиарисиев; женщин из ее свиты также почтили денежными дарами: «6 ее женщинам - по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам - по 8 милиарисиев».

Из всего этого видно, что 9 сентября Ольге была оказана почетная встреча, впрочем мало чем отличавшаяся в целом от обхождения с другими иноземными послами, посещавшими двор Константина, - например, от аудиенций, данных «друзьям-сарацинам» из пограничного города Тарса (в Сирии), описание приемов которых находится в той же 15-й главе II книги «О церемониях», где помещен и рассказ о приемах «Эльги Росены».

Второй прием

Но вторая протокольная запись от 18 октября резко контрастирует с первой. В ней нет ни пышных церемоний, ни доверительных бесед с глазу на глаз, ни внимательного наблюдения за перемещениями действующих лиц и занимаемых ими местах. Скупо сообщается о прощальном обеде для русского посольства. Как и в первый раз, «василевс сидел с росами [в Хрисотриклине]. И другой клиторий [обед] происходил в Пентакувуклии Св. Петра [парадном зале при дворцовой церкви], где сидели деспина [императрица] с багрянородными ее детьми, с невесткой и архонтиссой [Ольгой]. И было выдано: архонтиссе - 200 милиарисиев, ее анепсию - 20 милиарисиев, священнику Григорию - 8 милиарисиев, 16 ее женщинам - по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням - по 6 милиарисиев, 22 послам - по 12 милиарисиев, 44 купцам - по 6 милиарисиев, двум переводчикам - по 12 милиарисиев». В общем, поели, отдарились, разошлись.

Сравнение обоих приемов показывает, что 18 октября состав приглашенных лиц подвергся некоторому сокращению (не пришли «люди» Ольги, Святослава, посла и личный переводчик княгини), а сумма денежных даров была сильно урезана. Историки справедливо отказываются видеть в этом просто нейтральный нюанс протокола, так как оба эти обстоятельства нельзя отнести к повседневной дипломатической практике византийского двора. Скажем, вышеупомянутые сарацинские послы после первого и второго приемов получили одинаковую сумму - по 500 милиарисиев; неизменной осталась и общая сумма раздач, предназначенная их людям - 3000 милиарисиев. Таким образом, уменьшение суммы даров членам русской делегации позволительно считать явным знаком недовольства Константина ходом переговоров. Очевидно, ему понравилось далеко не все из того, что он услышал из уст Ольги во время беседы с ней во внутренних покоях императрицы. Причем интересно, что недовольство императора выразилось очень избирательно - оно коснулось только самой Ольги, ее ближайшего окружения и купцов, тогда как послы «архонтов Росии», «общественные» переводчики и отец Григорий оба раза получили одну и ту же сумму. Значит, раздражение Константина было вызвано некими претензиями «архонтиссы Росии» и городских общин Киева, Чернигова и Переяславля.

О чем же говорили Ольга и Константин во время своей единственной личной беседы друг с другом?

Конечно же в первую очередь о главной цели Ольгиного визита - крещении. Обычно крещение «оглашенных» совершалось в дни больших церковных праздников. И скорее всего, желание Ольги креститься было удовлетворено уже через несколько дней после первой аудиенции - 14 сентября, в день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Это единственный крупный праздник в церковном календаре между 9 сентября и 18 октября. Он был установлен в память великого события в жизни Церкви, случившегося, по церковному преданию, в 313 г., когда императрица Елена, мать Константина I, нашла в Иерусалиме подлинный крест Христов и воздвигла его для всеобщего чествования и поклонения. Со стороны Константина Багрянородного и его супруги Елены, носивших имена своих великих предков, было вполне естественно приурочить крещение «архонтиссы Росии» к этому знаменательному дню. Средневековье вообще любило такие символические переклички с прошлым. Крещение Ольги на праздник Воздвижения Креста Господня подтверждается выбором ее крестильного имени - Елена, которое «Повесть временных лет» напрямую связывает со святой царицей Еленой: «Бе бо наречено имя ей во святом крещении Елена, якоже и древняя царица, мати великого Константина».

Митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» при упоминании Ольги также обыгрывает тему обретения Честного Креста - в материальном и духовном планах. Великий Константин, пишет он, обращаясь к князю Владимиру, «с матерью своей Еленою крест из Иерусалима принес… Ты же с бабкою твоею Ольгою принес крест из нового Иерусалима - града Константина – по всей земле своей поставил и утвердил веру». Впрочем, позднее церковное предание утверждало, что патриарх действительно передал Ольге крест, который она привезла в Киев. В Прологе XIII в. сказано, что эта святыня «ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Литовцы, завоевав Киев, вывезли «Ольгин крест» в Люблин. Больше о нем ничего не известно.

Зримым памятником совершенного над Ольгой церковного таинства долгое время оставалось драгоценное блюдо, хранившееся в ризнице собора Святой Софии, где, по всей видимости, и проходила церемония крещения. Это «блюдо велико злато служебно» (то есть используемое при богослужении) еще в 1200 г. видел новгородский паломник Добрыня Ядрейкович (будущий архиепископ Новгорода Антоний). В его описании эта достопримечательность выглядела так: «Во блюде же Олжине камень драгий, на том же камени написан Христос, и от того Христа емлют печати людие на все добро; у того же блюда все по верхови жемчугом учинено». Ольгин дар пропал из собора после разграбления Константинополя крестоносными громилами в 1204 г.

С формальной стороны Ольга могла быть довольна: она «восприяла свет в самом источнике его». Но весьма вероятно, что именно при обсуждении некоторых церемониальных вопросов, связанных с обрядом ее крещения, были посеяны первые семена будущей размолвки. Дело касалось выбора Ольге крестного родителя. В случае, когда восприемником иноземного государя-язычника выступал сам император, обряд крещения сопровождался церемонией наречения новообращенного «цезарем сыном» василевса ромеев, каковой титул был выше звания «августы», жены императора. При этом патриарх, произнося особую молитву «на князи, хотящии прияти власть великую от царя», подавал василевсу епитрахиль, которую тот собственноручно возлагал на получавшего царское достоинство «варвара». Подобной чести некогда удостоился болгарский хан Борис, крещенный императором Михаилом III; «сыном» василевса числился Ольгин современник, болгарский царь Петр. В книге «Об управлении империей» Константин Багрянородный пишет, что вожди «северных и скифских» народов, в том числе и русов, неоднократно просили («а подобное случается частенько») послать им «что-нибудь из царских одеяний или венцов, или из мантий ради какой-либо их службы и услуги…». То есть стремление приравнять великокняжеский титул к царскому было присуще еще Игорю. Похоже, что и Ольга претендовала на звание императорской «дщери», сопряженное с цесарским достоинством. По-видимому, летописная новелла о крещении Ольги в Царьграде является кривым зеркалом трудных переговоров русской княгини с Константином по этому поводу. Как можно догадываться, первоначальный смысл «крестильной истории» заключался в прославлении очередной «мудрости» (хитрости) Ольги, которая уклонилась от предложенного ей звания императорской супруги-августы и приобрела более весомый титул «дщери-царицы».

На самом же деле царский венец не был возложен на голову «архонтиссы Росии». Подобные требования со стороны «северных и скифских народов» Константин Багрянородный считал «неуместными домоганиями и наглыми притязаниями», которые следует «пресекать правдоподобными и разумными речами, мудрыми оправданиями…» («Об управлении империей»). Он также не поленился привести образец возможных аргументов: «Эти мантии и венцы… изготовлены не людьми, не человеческим искусством измышлены и сработаны, но, как мы находим запечатленным словами заповедными в древней истории, когда Бог сделал василевсом Константина Великого, первого царствующего христианина, он послал ему через ангела эти мантии и венцы… и повелел ему положить их в великой божьей святой церкви, которая именем самой истинной мудрости божьей святою Софией нарекается, и не каждый день облачаться в них, но когда случается всенародный великий Господний праздник. Из-за этого-то божьего повеления он [Константин Великий] убрал их… Когда же наступает праздник Господа Бога нашего Иисуса Христа, патриарх берет из этих одеяний и венцов нужное и подходящее для случая и посылает василевсу, а тот надевает их как раб и слуга божий, но только на время процессии, и вновь после использования возвращает в церковь. Мало того, есть и заклятие святого и великого василевса Константина, начертанное на святом престоле божьей церкви, как повелел ему Бог через ангела, что если захочет василевс ради какой-либо нужды или обстоятельства, либо нелепой прихоти забрать что-нибудь из них, чтобы употребить самому или подарить другим, то будет он предан анафеме и отлучен от церкви как противник и враг божьих повелений». Константин уверяет, что на своем опыте убедился в действенности этих «мудрых оправданий». Возможно, нечто подобное услышала и Ольга.

Впрочем, у василевса имелась более простая отговорка для отказа стать ее крестным отцом. В православной Церкви принято при обряде крещения взрослой женщины выбирать ей крестную мать, а не отца, и Константин легко мог сослаться на эту традицию. Во всяком случае несомненно, что император под каким-то благовидным предлогом уклонился от личного восприемничества при крещении русской «архонтиссы», перепоручив эту роль своей супруге. Ни один источник не подтверждает версию «Повести временных лет» о том, что Ольгу крестил патриарх, а ее восприемником от купели был сам василевс. Этих подробностей нет у Иакова Мниха и в ранних редакциях Жития Ольги. Византийский историк XI в. Иоанн Скилица пишет только, что, «крестившись и явив свою преданность истинной вере, она [Ольга] была почтена по достоинству этой преданности и вернулась восвояси». Почти в тех же выражениях описывают крещение Ольги греческие писатели XII в. Георгий Кедрин и Иоанн Зонара.

Оказанная русской княгине «великая честь», по всей вероятности, заключалась в том, что Ольга была принята в идеальную «семью» василевса с титулом патрикии. На это как будто указывает почетное место, отведенное ей за столом августы Елены во время званых обедов 9 сентября и 18 октября. Тут кстати вспомнить, что и двое венгерских «архонтов», Булчу и Дьюла, крестившись, стали официально именоваться «патрикиями». И поскольку в глазах Константина, как видно из его сочинений, «архонты» Венгрии и Руси имели равное достоинство (императорские грамоты к тем и другим одинаково запечатывались печатями весом в два золотых солида), Ольга вряд ли могла рассчитывать на большее.

Еще один вопрос, который неизбежно должен был возникнуть на русско-византийских переговорах в связи с крещением Ольги, был вопрос о статусе Русской Церкви. И здесь, по-видимому, тоже не обошлось без взаимного непонимания и раздражения. Византийская Церковь в своем историческом развитии выработала строгую систему административной централизации по образцу гражданского управления ромейской империей, благо границы светские и церковные тогда приблизительно совпадали. Пяти имперским диоцезам (военно-административным округам) соответствовали пять диоцезных архиепископств или патриаршеств. Это свое домашнее устройство Церкви, пригодное исключительно для национально-государственного бытия Византийской державы, греки очень скоро стали рассматривать как имеющее всемирное значение и, более того, как единственно возможное. Патриарх антиохийский Петр (первая половина XI в.) убежденно писал: «Пять патриаршеств знаем во всем мире, как и тело наше управляется пятью чувствами - пятью престолами». Естественно, что всем прочим «варварским» народам, желавшим вступить в лоно Греческой Церкви, предлагалось просто подчиниться одной из пяти патриархий на правах митрополии или епископии. Их попытки приобрести церковную независимость (автокефалию) воспринимались в Византии очень болезненно. Церковную жизнь вне пяти патриархатов византийские иерархи приравнивали к существованию вне всемирной Церкви.

Вопросы церковной организации приобретали особенную остроту в свете теократической доктрины Византийской империи. Последняя мыслилась защитницей и хранительницей всемирного христианства, внешней оградой православного благочестия. Возлагаемые на государство церковно-охранительные функции превращали василевса в светского главу Церкви, блюстителя веры, догматов и вообще установленного Богом и освященного Церковью миропорядка; с пера Константина Багрянородного даже слетело, что император - это «Христос среди апостолов». И коль скоро «варварские» народы принимали церковный протекторат Греческой Церкви, они автоматически попадали в разряд подданных василевса, вселенского «царя православия».

На каких конкретных условиях пытались столковаться Ольга и Константин по вопросу устройства Русской Церкви - об этом у историков существуют одни предположения. Быть может, василевс предлагал не так уж мало. А.В. Назаренко обратил внимание на то, что, судя по составленному Константином жизнеописанию его деда, Василия I Македонянина, «в представлении императора Русь была достойна архиепископа», ибо именно архиепископом именуется в этом сочинении отправленный на Русь в 60-х гг. IX в. безымянный архиерей (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 300 ).

Так или иначе, несомненно лишь то, что с византийской стороны речь шла о восстановлении в той или иной форме протектората Константинопольской патриархии над «Русской митрополией». Между тем в планы Ольги это наверняка не входило. Еще находясь в Болгарии, она могла составить первое понятие о том, что теория, а еще больше практика византийской теократии противоречат национальной независимости соседних с империей братьев во Христе. Фактически достигнутая церковная самостоятельность христианской общины Киева ее вполне устраивала. Проблема, однако, заключалась в том, что корни этой самостоятельности не восходили явным образом и непосредственно к первоисточнику благодати - апостольской Церкви. После разрыва с греческой иерархией киевские христиане лишились преемственности со священной и признанной всеми церковной традицией, и потому «кафоличность» основ ее самобытного существования в любой момент могла быть оспорена и поколеблена. Возможно, киевское духовенство испытывало некоторые затруднения и в практической сфере церковной жизни. Ведь византийцы, например, всерьез уверяли «варваров», что священный елей производится только в их империи и оттуда расходится по всему миру (болгарский хан Борис даже был вынужден в связи с этим обратиться за разъяснениями к римскому папе Николаю II, который яростно опроверг это гегемонистское измышление).

Перед Ольгой стояла чрезвычайно трудная задача: воссоединить Русскую Церковь с византийским священством и в то же время воспрепятствовать превращению своей страны в политического сателлита и культурную провинцию Византийской империи. Возможно, она прочила в русские епископы того же отца Григория; может быть, не возражала и против приезда в Киев греческого духовенства, но вместе с тем требовала для Русской земли широкой церковной автономии и сохранения литургии на славянском языке. То и другое было для Константина одинаково неприемлемо, и воссоздать «Русскую митрополию» на подобных условиях, как видно из ее отсутствия в списке митрополичьих кафедр в книге «О церемониях», он не пожелал.

Несколько косвенных признаков как будто бы указывают на то, что среди прочего Ольга вынашивала, возможно, и планы русско-византийского династического союза. В 957 г. Святослав, которому исполнилось 15–16 лет, как раз вступил в брачный возраст. В Константинополе он был представлен не только собственным послом, но также и своими «людьми», что может свидетельствовать о делегировании им каких-то экстраординарных поручений и полномочий, не входивших в компетенцию посла. Сама Ольга во время приемов пользовалась привилегиями «опоясанной патрикии», как если бы была свекровью одной из византийских принцесс (Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси в середине Х в. и крещение княгини Ольги // Византийский временник. Т. 41. М., 1980. С. 120 ). В те времена лучшим и даже едва ли не единственным способом раз навсегда выйти из черного тела “варваров” и стать династическими аристократами была женитьба на византийской принцессе, ибо в мире раннего Средневековья - мире невесть откуда взявшихся герцогов и королей с сомнительными генеалогиями - одни только византийские василевсы могли считаться подлинными наследниками римского величия и аристократического благородства. Не случайно в 968 г., на переговорах с послом Оттона I епископом Кремонским Лиутпрандом, ломбардцем по происхождению, василевс Никифор Фока бросил прямо ему в лицо презрительные слова: «Вы не римляне, а лангобарды!»

Стремясь приобрести царский венец и добиться от Византии признания ее суверенных прав, Ольга вполне могла и, более того, с необходимостью должна была прийти к мысли о желательности династического брака ее сына с одной из трех дочерей Константина (подходящей по возрасту невестой была, например, принцесса Феодора - почти ровесница Святослава).

Но если такие замыслы и подогревали Ольгино честолюбие, то они заранее были обречены на неудачу, поскольку именно эти «неразумные и нелепые домогательства» иноземцев вызывали у Константина особенно сильное раздражение. Своему сыну Роману II он советует в будущем «отклонять и эту их просьбу, говоря такие слова: “Об этом деле также страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина начертаны на священном престоле вселенской церкви христиан святой Софии: никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещеным, разве что с одними франками. Ибо для них одних сделал исключение сей великий муж святой Константин, так как и сам он вел род из тех краев* , так что имели место частые браки и великое смешение меж франками и ромеями. Почему же только с ними одними он повелел заключать брачные сделки василевсам ромеев? Да ради древней славы тех краев и благородства их родов. С иным же каким бы то ни было народом нельзя этого сделать; а дерзнувший совершить такое должен рассматриваться как нарушитель отеческих заветов и царских повелений, как чуждый сонму христианскому - и предается анафеме”». И далее он поносит двух своих предшественников - Льва IV, женившегося на дочери хазарского кагана, и своего тестя Романа I Лакапина, выдавшего внучку за болгарского царя Петра: первый, по его словам, «из-за сих его противозаконных нечестивых деяний… в божьей церкви постоянно отлучается и предается анафеме, как преступник и ниспровергатель повелений и Бога, и святого великого василевса Константина»; второй же «еще при жизни… был крайне ненавидим, порицаем и поносим и советом синклита, и всем народом, и самою церковью, так что ненависть к нему под конец стала явной и после смерти точно так же подвергали его презрению, обвинению и осуждению, введшего как новшество это недостойное и неподобающее для благородного государства ромеев дело». Быть может, доведя до сведения Ольги все эти доводы, Константин все же попытался смягчить свой отказ, воздав ей почести, на которые русская «архонтисса» имела бы право в случае женитьбы Святослава на императорской дочери.

*В действительности Константин Великий родился в Наиссе (современный Ниш, Югославия). Подлинная причина сделанного для франков исключения заключалась в военной мощи империи Каролингов, с которой Византии волей-неволей приходилось считаться. Сестра самого Константина Багрянородного была замужем за Людовиком Слепым.

Итак, по совокупности косвенных свидетельств, почти не приходится сомневаться в том, что во время беседы с Ольгой 9 сентября Константин Багрянородный увидел перед собой крупного политика, предложившего к обсуждению всесторонне продуманную программу коренного пересмотра русско-византийских отношений. Посредством личного крещения Ольга попыталась заставить Византию признать ключевую роль Русской земли в Северном Причерноморье и превратить киевского князя в главного союзника империи в этом регионе - союзника не только политического, но и, так сказать, цивилизационного. Но Константин, кажется, не был готов к этому. В книге «Об управлении империей» чувствуется его глубокое недоверие к «росам». Константин очень неприязненно и настороженно отзывается о них и явно предпочитает сближению с «внешней Росией» укрепление союза с печенегами. Все его политические советы сыну сводятся к тому, как нейтрализовать «росов», а не каким образом на них опереться. Весьма вероятно, что подобные настроения императора были следствием походов Игоря на Византию. По всей видимости, в отношениях с Русью Константин не хотел выходить за политические рамки договора 944 г.

У русско-византийских переговоров 957 г. был еще и экономический аспект, который, впрочем, почти полностью скрыт от нас. Должно быть, Ольга пыталась выговорить какие-то новые торговые преимущества для русских купцов. Возможно, она добивалась отмены ограничения на вывоз из Византии шелковых тканей. Запретительная торговая система византийского правительства была непостижима для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации. Более того, в его глазах система эта выглядела прямым оскорблением, дискриминацией. Лиутпранд, у которого при отъезде из Константинополя таможенники отняли приобретенные им пять пурпурных плащей, разразился по адресу византийцев следующей гневной тирадой: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, - нет!» Едва ли торговые «люди земли Русской» смотрели на дело иначе. Однако никаких уступок им сделано не было.

Исход переговоров

После крещения 14 сентября Ольга пробыла в Константинополе еще целых 34 дня. Вряд ли княгиня все это время просто «болталась с своим караваном на водах Босфора и Золотого Рога», терпеливо дожидаясь ответа на свои предложения, как пишет историк Церкви А. В. Карташев. Надо полагать, между нею и византийским двором шли активные консультации с целью достичь окончательной договоренности. Сообщение «Повести временных лет» дает основание думать, что необычная продолжительность переговоров была спровоцирована не только бескомпромиссной позицией Константина, но и неуступчивостью Ольги, у которой тоже имелись свои козыри - «вои в помощь», крайне необходимые Византии для военных операций против арабов. В 956 г. воинственный эмир г. Алеппо Сайф-ад-Даула, заклятый враг греков, наголову разбил византийскую армию под командованием Иоанна Цимисхия. Грекам удалось отчасти выправить положение, захватив крепость Арандасу, где они взяли в плен двоюродного брата алеппского эмира Абу аль-Ашаира Ибн Хамдана. В 957 г. воюющие стороны вступили в переговоры по поводу перемирия и обмена пленными. Однако византийцы повели себя коварно, инспирировав покушение на жизнь Сайфа-ад-Даула. Эта попытка покончить с опасным врагом закончилась неудачей, и военные действия возобновились.

Кроме того, попусту томить «архонтиссу Росии» ожиданием было слишком накладно для императорской казны, - ведь все эти пять недель русское посольство находилось на полном правительственном содержании.

В конце концов переговоры, по-видимому, зашли в тупик, и терпение василевса лопнуло. 18 октября Ольге просто дали прощальный обед. Еще раз говорить со строптивой «архонтиссой» Константин не пожелал. Свое раздражение «неуместными домогательствами и наглыми притязаниями» он выразил резким уменьшением суммы денежных даров: Ольге - в 2,5 раза, ее людям - на 30–40 %, купцам - наполовину. Список приглашенных лиц из Ольгиной свиты подвергся сокращению, люди горе-жениха Святослава также не были позваны на пиршество. Вероятно, уже на следующий день Ольга уехала. Медлить с отъездом не следовало: путь из Константинополя в Киев занимал около шести недель, а ледостав на Нижнем Днепре, как правило, бывает в конце декабря.

«Переклюкать» Константина не получилось.

Договор 944 г., однако, оставался в силе, и в следующем, 958 г., после неоднократных стычек с отрядами Сайф-ад-Даула, Константин, по сообщению арабских источников, «начал мирные переговоры с соседними народами… Он заключил мир с властителями болгар, русов, турок [венгров], франков и просил у них помощи». Но его послы, если верить «Повести временных лет», были встречены в Киеве более чем прохладно. В ответ на их просьбу поскорее прислать обещанные «челядь, воск и скору и вои в помощь», Ольга будто бы высокомерно возразила, что василевс безусловно получит все это, если соблаговолит постоять у нее в Почайне, как она стояла у него «в Суду». Подлинные слова княгини, вероятно, звучали более дипломатично, но факт остается фактом: послы Константина вернулись назад ни с чем. Забыть обиду Ольга не захотела. К тому же в голове у нее зрел замысел нового церковно-политического альянса. В лице Ольги древнерусская политическая мысль постигла ту важную истину, что в конце концов на Царьграде свет клином не сошелся.

Еще раз о дате поездки княгини Ольги в Константинополь: источниковедческие заметки

«Древнейшие государства Восточной Европы». 1992-1993 гг., стр.154-168

С момента нашего первого обращения к теме историография ее пополнилась рядом значительных работ. Все они, однако, посвящены главным образом вопросу о времени и месте крещения киевской княгини Ольги и касаются датировки приемов Ольги, описанных Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора», лишь в той мере, в какой авторы определяют свою позицию по отношению к возрожденной Г.Г. Литавриным гипотезе И.М. Геснера — И. Тунманна, согласно которой эти приемы состоялись в 946, а не в 957 г., как было принято считать еще совсем недавно. Л. Мюллер, Ф. Тиннефельд, Д. Оболенский приняли датировку 946 годом , более предпочтительной склонен признать ее В.Водов , тогда как С.А. Высоцкий, А. Поппэ, В. Зайбт высказались в пользу 957 г. ; как всегда, экстравагантна точка зрения О. Прицака, полагающего, что два приема Ольги, объединенные в описании Константина, на самом деле имели место в разные годы: первый — в 946 г., а второй — в 957 г. Итак, разделение мнений по интересующему нас вопросу сохраняется, и он по-прежнему далек от однозначного решения, хотя источниковедческий уровень дискуссии заметно вырос.

В ходе дальнейшей работы над темой нам пришлось убедиться, что далеко не все ресурсы, казалось бы, хорошо известных текстов использованы в должной мере. Это касается и древнерусских памятников (где, прежде всего, подлежит рассмотрению происхождение хрестоматийной летописной даты путешествия Ольги в Царьград — 6463 г.) , и византийских. Некоторым новым наблюдениям именно над византийскими источниками, в частности, в связи с теми контрдоводами, которые были выдвинуты Г.Г. Литавриным в реплике на нашу статью , и посвящена настоящая работа.

Напомним вкратце суть проблемы. Обсуждая с разной степенью подробности церемониальную сторону двух приемов Ольги в императорском дворце , Константин VII не приводит полной их даты, хотя и упоминает, что первый из приемов состоялся 9 сентября в среду, а второй — 18 октября в воскресенье; это, впрочем, и естественно, поскольку, как мы уже отмечали, те или иные детали дворцового церемониала определялись именно днем внутри церковного календаря, и год не играл в данном отношении никакой роли. Однако приведенных Константином данных достаточно для того, чтобы определить две альтернативные датировки приемов Ольги, так как указанные совпадения чисел и дней недели в период самостоятельного правления Константина VII (945-959) имели место лишь в 946 и 957 гг. Первая из этих дат была в свое время отвергнута в историографии на том главном образом основании, что во время десерта после торжественного клитория (обеда) 9 сентября среди присутствовавших названы Константин, Роман (его сын и соправитель с весны 946 г.) , а также «багрянородные их (выделено нами. — А.Н.) дети»: в 946 г. у семилетнего тогда Романа детей быть, разумеется, не могло. Указывалось также и на несовместимость датировки цареградского путешествия Ольги 946 годом с хронологией Повести временных лет, где период с 945 по 947 г. занят усмирением древлянского восстания и поездкой княгини в Новгородскую землю .

Но вопрос осложняется тем, что в распоряжении сторонников 946 г. также имеется один веский аргумент, который они склонны даже считать решающим. Описание приемов Ольги дано в главе 15 II книги трактата «О церемониях», которая (глава) посвящена чину приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне». В этой главе, помимо приемов киевской княгини, описаны и другие: послов багдадского халифа и после эмира Алеппо Сайф ад-даулы , причем в тексте они датированы тоже только числами месяца и днями недели, но в заголовке добавлено, что они случились в IV индикт, т.е. в 946/947 сентябрьский год. Так как вруцелета года приема Ольги и арабских послов совпадают, то, если полагаться на сведения заголовка, логично думать, что и визит Ольги приходился на IV индикт, т.е. на сентябрь-октябрь 946 г. Этот традиционный аргумент (обсуждению которого мы посвятили достаточно места в нашей первой статье) Г.Г. Литаврин дополняет еще одним. В описании клитория 9 сентября есть фраза, которую можно понять так, будто деспина и ее невестка, жена Романа, сидели на одном троне, а именно на троне императора Феофила. В этом-то смысле и трактует текст Литаврин, заключая, что такое соседство было бы стеснительным в 957 г. для Феофано, второй жены Романа, но вполне допустимо в 946 г. для первой супруги соправителя, его сверстницы девочки Берты (умерла в 949 г.).

Доказательная сила данного аргумента по-прежнему представляется нам преувеличенной. Повторимся, напомнив, что совместное восседание василиссы и супруги соправителя на одном троне, по нашему мнению, не согласуется с вошедшей в пословицу чинностью византийских придворных обычаев. Оно было бы естественным в одном случае — если трон Феофила был двойным. Такую возможность Литаврин отклоняет со ссылкой на миниатюры к Мадридскому кодексу Хроники Скилицы, на которых Феофил не единожды изображен сидящим на одноместном троне . Но даже с учетом последней достаточно ранней датировки Мадридской рукописи серединой XII в. , которая принята специалистами , и в предположении, что миниатюры ее всего лишь копируют иллюстрации в оригинале Скилицы конца XI в. , трудно быть априорно уверенным, что изображения на миниатюрах с точностью воспроизводят соответствующие реалии. Применительно же именно к трону Феофила это почти наверняка не так, поскольку на всех трех миниатюрах с изображением Феофила, вошедших в издание А. Божкова, известный император-иконоборец показан сидящим на разных тронах . На условность иллюстраций к Мадридскому кодексу по крайней мере в данном отношении указывает, на наш взгляд, и то обстоятельство, что трон Льва VI, на одной из миниатюр показанный в качестве двойного (для Льва VI и его соправителя Александра), на другой представлен как одноместный .

Допустим, однако, что трон Феофила был все-таки одинарным. Наши недоумения по поводу совместного восседания деспины и ее невестки на одном троне («во дворце не нашлось… подходящего кресла, достаточно высокого для того, чтобы супруга василевса-соправителя чувствовала себя удобно за столом») Литаврин отводит путем следующего рассуждения. Невестка «не могла сидеть (по этикету) на каком-либо ином удобном для девочки сиденье», кроме как на том «царском (выделено Г.Г. Литавриным. — А.Н.) «золотом кресле», т.е. на троне», на котором она сидела на приеме Ольги до обеда. А это кресло было ниже трона Феофила, причем не в силу возраста невестки, но в соответствии с рангом сидевшей на нем. Вот почему, как полагает Литаврин, жена Романа II не могла остаться в этом кресле-троне и за столом: оно было слишком низким. Однако такое разъяснение не только не устраняет наших недоумений, но рождает и новые. Пусть даже историк прав, считая, что всякий член императорской фамилии (о том, что жена Романа II скорее всего еще не была тогда коронована, пойдет речь ниже) при всех обстоятельствах непременно должен был сидеть на троне , но в нашей аргументации ровным счетом ничего не изменится, если слово «кресло» заменить на слово «трон», потому что и в разнообразных тронах во дворце недостатка также не было . Мы не говорим уже о том, что и низкий трон можно было сделать удобным для сидения за столом — например, при помощи подушек, которые, кстати говоря, часто изображались в качестве атрибута тронов в византийской иконографии. И совсем уж непонятно, почему невестка Елены Лакапины, не имевшая права сидеть на одном уровне с императрицей во время приема, могла, по мнению Литаврина, сидеть с ней на одном троне во время последовавшего за ним обеда?

Ввиду сказанного мы по-прежнему предпочитаем думать, что в разбираемой фразе «села на упомянутый выше трон (т.е. трон Феофила. — А.Н.) деспина и ее невестка…» (έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω ή δέσποινα καί ή νόμφη άυτης) после упоминания о невестке следует подразумевать «в кресло» («έν τω σελλίω»), как то было прямо сказано несколько выше при описании предшествовавшего клиторию официального приема: «деспина же села на упомянутый выше трон, а ее невестка — в кресло» («ή δέ δέσποινα έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω καΐ ή νύμφη αυτής έν τφ σελλίω») .

Не отвергая в принципе такой возможности, Литаврин замечает все же, что «в 15-й главе всюду, где указано, на каком троне восседал василевс (или деспина), обязательно (выделено автором. — А.Н.) отмечено, на чем сидел соправитель — Роман II (или невестка старшей царственной пары)». Такая формулировка у читателя, не знакомого с текстом источника, может создать впечатление, будто таких случаев в De cerim. II, 15 — множество, во всяком случае, достаточное количество для того, чтобы установить подобную закономерность. Между тем на 15 приемов, описанных здесь (не считая упомянутого вскользь приема «испанов»), их всего лишь 3. Это второй прием тарситов, когда указано, что Роман II восседал на троне Аркадия, а Константин VII — очевидно, на троне Константина Великого (немаловажно, что о последнем нам приходится догадываться, так как трон Константина VII, в отличие от трона соправителя, прямо не назван!); третий прием тарситов 30 августа, когда оба василевса сидели в «золотых креслах» , и, наконец, официальный прием (не клиторий!) Ольги императрицей и ее невесткой, который и является предметом нашего разбирательства. Нетрудно видеть, почему именно в этих трех случаях информация столь подробна (хотя и не всегда ясно изложена). Глава II, 15 посвящена церемониалу приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне» , установленном там. Все три упомянутых приема в этом отношении представляют собой исключения: первый имел место в Хрисотриклине, а второй — в триклине Юстиниана, так что император (императрица) не мог (не могла) сидеть на Соломоновом троне, поэтому приходилось особо оговаривать название трона; в ходе же второго из названных приемов, хотя он и происходил в Большом триклине, император помещался опять-таки не на Соломоновом троне, а по каким-то причинам в одном из стоявших там «золотых кресел».

Иногда читателю приходится догадываться, где во время того или иного официального приема восседал император — например, при весьма кратком описании первого приема Ольги Константином VII 9 сентября. Из того, что прием происходил в Большом триклине (хотя даже об этом прямо в тексте не сказано) и что «все было в соответствии с описанным выше приемом» , можно было бы заключить, что император сидел на Соломоновом троне, хотя это — не более чем вероятное предположение. В самом деле, учитывая присутствие Романа II (в силу симметрии приема приему княгини императрицей и невесткой ), нельзя исключить, что василевсы помещались на золотых креслах, как то было при третьем приеме тарситов, упомянутом выше.

При описании клиториев мы, как правило, вообще остаемся в неведении, на каких именно тронах восседали царствующие особы: к примеру, во время первого обеда с тарситами , на обеде с ними же в Триклине Юстиниана 9 августа , на совместном обеде с тарситами и послом Абу-Хамдана (Сайф ад-даулы) 30 августа , на беседе царствующего семейства с Ольгой 9 сентября после официальных приемов княгини отдельно императором и императрицей , на десерте после обеда 9 сентября , наконец, на обеде в честь Ольги в Хрисотриклине 18 октября . Более того, есть случаи, когда автор не считает нужным упомянуть даже о том, кто же именно из царствующих особ участвует в приеме. Так, неясно, был ли Константин Багрянородный один или в сопровождении Романа II на клитории с тарситами и послом Абу-Хамдана или на обеде с русскими послами после первого приема Ольги . В последнем случае, как и при описании обедов с тарситами 9 августа и с русскими послами 18 октября , источник говорит о василевсе в единственном числе (имея в виду Константина VII), хотя, исходя из того, что на проходившем одновременно обеде императрицы с Ольгой присутствовала жена Романа II, следовало бы думать, что и сам Роман должен был участвовать в церемонии.

В заключение еще один пример, противоречащий слишком категорическому, как нам кажется, тезису нашего оппонента. Во вводной части к 15-й главе, где речь идет об элементах церемониала безотносительно к тому или иному конкретному приему, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне», говорится не об одном троне, т.е. троне Соломона (как следовало бы ожидать, если видеть здесь просто обобщенное описание приема), а о тронах : василевсы «садятся на троны» и «сходят с тронов» . Если множественное число «василевсы» позволительно было бы объяснять тем, что Константин мог-де подразумевать императоров вообще (прошлых, настоящих и будущих), то применительно к форме «троны» такое объяснение уже не проходит: трон Соломона — один на всех. Именно так понимал дело автор заголовка , когда писал, что «василевсы восседают на Соломоновом троне «. Это место привело в затруднение издателя и переводчика трактата «О церемониях» И. Раиске, который превратил в латинском переводе греческое «υρόνοι» в латинское «thronus».

Между тем текст можно понять только в одном смысле: кроме Соломонова трона, в Большом триклине стоял по крайней мере еще один трон, предназначенный, очевидно, для Романа II. Действительно, Роман должен был, как мы уже отмечали, присутствовать на первом приеме Ольги, а стало быть, и на чем-то сидеть, когда его отец восседал на троне Соломона. Естественно было бы участие соправителя и в приеме посла Сайф ад-даулы — иначе пришлось бы сделать маловероятное допущение, что после предварявшей этот прием встречи с тарситами (когда Роман назван среди присутствующих) ему было велено удалиться; но если так, то он, видимо, должен был куда-то пересесть из золотого кресла, как Константин пересел из такового на трон Соломона . Как видим, в ряде случаев, прямо указывая, что василевс сидел на троне Соломона, автор, вопреки Литаврину, ничего не говорит о троне соправителя — более того, даже забывает упомянуть о его присутствии.

Эти постоянные неясности и недоговоренности, предполагающие, что многое для читателя (не забудем, что первым и главным из них был сам Роман II) и так должно было быть очевидно или понятно из контекста, укрепляют нас во мнении, что из анализируемого оборота (особенно взятого в паре с его «двойником», где недвусмысленно сказано об особом кресле невестки) нельзя делать вывода о совместном восседании василиссы и ее невестки на одном троне. Здесь мы имеем дело скорее всего не с испорченным местом, а как раз с одной из таких недомолвок, и в этом смысле оно, вообще говоря, не требует даже конъектуры. Вот какой смысл мы вкладывали в наши слова, что трактовка Литаврина основана «на необязательном прочтении текста». Во всяком случае, если и рассматривать легко подразумеваемое «έν τω σελλίω» или «έν τφ προρρηυέντι σελλίω» как конъектуру, по степени прозрачности это место все равно никак нельзя сопоставлять с пассажем о детях Константина и Романа, где радикальные конъектуры совершенно необходимы, но при том крайне затруднительны.

В самом деле, следуя Литаврину, надо признать вполне ясную и грамматически безупречную фразу «έκαυέσυη ό βασιλεύς καΐ ό Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς καϊ τά πορφυρογέννητα τούτων τέκνα και ή νύμφη καϊ ή αρχοντίσσα» («сел василевс, и Роман, порфиродный василевс, и порфирородные их дети, и невестка, и архонтисса») испорченной. Это значит, что сторонники такой трактовки должны не только выдвинуть мотив для подобного подозрения, но и предложить достаточно удобное исправление текста.

Ф. Тиннефельд в своей краткой заметке по поводу данного места в De cerim. II, 15 поддержал одну из выдвинутых Литавриным конъектур, которая предполагает «τούτου» («его»), т.е. одного Константина, вместо «τούτων» («их»), т.е. Константина и Романа. Немецкий византинист видит, что фраза все равно остается малопонятной и грамматически неверной (упоминание о Романе разделяет Константина и его детей), но удовлетворяется следующим объяснением: коль скоро Романа II как соправителя необходимо было назвать на втором месте, то это создавало для автора «семантические трудности», оказавшиеся для него непреодолимыми . Иными словами, по мнению Тиннефельда, далеко не малограмотный автор, желая сказать одно, не по ошибке, а совершенно сознательно сказал совсем другое. Вряд ли такое предложение можно назвать конъектурой. Да и никаких особенных грамматических трудностей мы здесь, откровенно говоря, не видим: достаточно было написать что-либо вроде «ό βασιλεύς καί ό ‘ Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς, ό υίός αυτού, καί τά λοιπά πορφυρογέννητα τούτου τέκνα» («василевс, Роман, порфирородный василевс, его сын, и другие его порфирородные дети») или просто «ό βασιλεύς Κωνσταντίνος καί ό Ρωμανός ό Πορφυρογέννητος βασιλεύς καί τά πορφυρογέννητα τοΰ Κωνσταντίνου τέκνα» («василевс Константин, Роман, порфирородный василевс, и порфирородные дети Константина»).

В своей реплике на нашу статью сам Литаврин обсуждает уже только одну, другую возможность. По его мнению, вследствие все той же необходимости поименовать василевса-соправителя на втором месте для «упоминания о деспине не нашлось места», т.е. «τόυτων» («их») историк их относит к Константину и подразумеваемой деспине. Таким образом, подробно перечисляя всех присутствовавших, упоминанием о василиссе пожертвовали ради упоминания ее детей.

Натянутость подобного объяснения нам кажется очевидной. Кроме того, оно мало правдоподобно еще и по следующим двум соображениям. Во-первых, оно, как оказывается, мало помогает тpaктовке «τόυτων» («их») как Константина и Елены. Действительно, обратим внимание на конструкцию аналогичной фразы в описании беседы императорского семейства с киевской княгиней между приемами и клиторием: «καυεσυέίς ό βασιλεύς μετά της αύγούστης καί των πορφυρογέννητων αυτού τέκνων» [«сел василевс с августой и порфирородными его (выделено нами. — А.Н.) детьми»] . Из нее хорошо видно, что, несмотря на то, что дети были общими, указана только их принадлежность автократору: «его (а не «их») детьми». Поэтому даже если в разбираемом пассаже и домыслить императрицу, то выражение «их дети» все равно вряд ли могло бы относиться к ней и Константину, а, по прямой аналогии с только что приведенным оборотом, должно было бы подразумевать именно Константина и совасилевса Романа. Во-вторых, есть смысл задаться неочевидным вопросом, а действительно ли супруга Константина присутствовала на десерте 9 сентября?

Присмотримся повнимательнее к структуре состоявшихся в тот день мероприятий и к составу их участников. Вся программа разбита на шесть эпизодов: 1) официальное представление Ольги императору и, вероятно, соправителю (хотя последний, как уже говорилось выше, прямо не упомянут); 2) аналогичное представление Ольги супругам василевсов; 3) неофициальная беседа, на которой с византийской стороны названы император, императрица и их дети; 4) клиторий императора (и, как можно полагать, соправителя, который опять-таки не упоминается) с русскими послами; 5) одновременный клиторий для Ольги в присутствии императрицы и ее невестки; 6) заключительный десерт, состоявшийся в третьем месте (Аристирии), где были император, соправитель, их дети, невестка. Обычная двухчастная схема (официальное представление, затем клиторий) существенно усложнилась. Из-за того, что принимали женщину-архонтиссу, оба этапа приема в свою очередь раздвоились, так как к ним надо было подключить женскую половину правящего семейства. Сверх того, особым отличием приема Ольги явилось то, что она получила возможность неофициального пребывания как бы в домашнем кругу императорской фамилии (эпизоды 3, 6). Симметричность общей композиции налицо. Но если состав византийских участников в эпизодах 1, 4, с одной стороны, и 2, 5 — с другой, совпадают, то в двух мероприятиях неофициальной части они разные: отсутствие невестки и, возможно, ее супруга Романа II (если только он не подразумевается в анонимной группе детей Константина и Елены) в эпизоде 3, симметричное умолчанию о деспине (при наличии Романа и его жены) в эпизоде 6, показывает, на наш взгляд, что последнее едва ли случайно и несводимо ни к ляпсусу автора, ни к оплошности переписчика. Перед нами, скорее всего, заранее продуманная симметричная схема . Итак, приходится констатировать, что противникам толкования обсуждаемого фрагмента о детях Константина VII и Романа II в его прямом, буквальном смысле пока не удалось выдвинуть сколько-нибудь убедительного исправления текста. А это, в свою очередь, может служить косвенным аргументом в пользу такого толкования.

Остается последний контрдовод, высказанный Литавриным. Ученый считает, что если бы к моменту визита Ольги у Романа II и его жены было бы потомство, которое и присутствовало на десерте 9 сентября, то, как мать порфирородного дитяти, она должна была бы быть упомянута не на последнем месте, а по крайней мере перед своим ребенком, — так же, как жена Константина везде, где она названа вместе со своими детьми, упоминается прежде них. Коль скоро невестка постоянно именуется на последнем месте, то из этого, как считает Литаврин, «с несомненностью» (выделено нами. — А.Н.) следует, что у Феофано в 957 г. еще не было детей или по меньшей мере они были незаконнорожденными (что, естественно, делало их участие в придворных церемониях проблематичным).

Начнем с того, что сразу отвергнем последнюю возможность, ибо все присутствовавшие на десерте 9 сентября дети в источнике прямо названы порфирородными. Далее, Литаврин почему-то игнорирует наши возражения против аналогичной его аргументации в предыдущих работах . Конечно, наличие в руках у историков таких источников, как «Клиторологий» Филофея, трактат Константина «О церемониях» и некоторые другие подобные памятники, дает право считать (как это справедливо делает наш оппонент), что византийский придворный церемониал сравнительно хорошо известен. И все же, повторим, он известен не в той мере, чтобы оправдать слишком категорические суждения на основании порядка перечисления членов царствующего семейства. Литаврин нигде не поясняет, на основании каких именно данных источников он полагает, что Феофано, будь она матерью порфирородного дитяти, непременно должна была переместиться в списке с последнего места. Этого естественно было бы ожидать, если бы она с рождением первенца непременно должна была превратиться в августу, но это вовсе не так. Есть основания считать (как то отмечалось нами в предыдущей работе), что в ранне- и средневизантийскую эпоху супруга василевса-соправителя, строго говоря, вообще не имела права на титул августы . Исключения каждый раз оговариваются специально . Думаем, именно поэтому в De cerim. II, 15 жена Романа II неизменно именуется «невесткой» («»ή νύμφη»»), а не «младшей августой» или т.п. Тем самым с этой стороны не видно препятствий для вывода (следующего из дискуссионного выражения и «порфирородные их дети»), что у восемнадцатилетнего Романа II в 957 г. был по крайней мере один ребенок. Но кто именно?

Бесспорно, что Роман II имел не менее троих детей: сыновей Василия и Константина, а также дочь Анну. Следуя распространенной в историографии традиции, Литаврин относит рождение старшего из них, будущего Василия II к 958 г. Объем журнальной статьи не позволил нам обсудить это устоявшееся мнение в предыдущей работе: мы ограничились демонстрацией того, что Василий, возможно, вовсе не был первенцем и что у Романа, как есть основания думать, была старшая дочь Елена, к которой и было направлено известное сватовство германского императора Отгона I в 967 г. Не видя пока нужды отказываться от такой гипотезы, мы все же считаем необходимым отметить, что вопрос о дате рождения Василия II представляет собой источниковедческую проблему, которая на настоящее время не имеет однозначного решения. Данные на этот счет в источниках разноречивы и, как нам кажется, в целом восходят к двум взаимоисключающим традициям.

Первая из них представлена Симеоном Логофетом, сообщающим, что Василий II родился на 14-м году самостоятельного правления своего деда Константина VII, который всего правил 15 лет, и что в момент смерти Константина VII в ноябре 959 г. его внуку Василию был один год . Последняя информация содержится также у Продолжателя Феофана. Поскольку самодержавное правление Константина Багрянородного началось после удаления Лакапинидов в январе 945 г., то в качестве времени рождения Василия, согласно первому известию, получим февраль 958 — январь 959 г. (если первым годом правления считать полный год с февраля 945 по январь 946 г.) или 957/958 сентябрьский год (если считать за первый год Константина VII период до августа 945 г., т.е. до конца 944/945 сентябрьского года) ; согласно же второму известию, Василий II должен был родиться не ранее декабря 957 г., но не позднее ноября 958 г. К этой же традиции следует отнести и сообщение Скилицы, по которому Константин VIII родился на следующий год после событий, приходившихся на II индикт: воцарения его отца Романа II (ноябрь 959 г.) и коронации брата Василия II (22 марта, на Пасху, 960 г.) , т.е., очевидно, в IV индикт (960/961 сентябрьский год). Поскольку Константин VIII был младше Василия II на два года (или на три по римскому счету) , то рождение последнего должно было бы приходиться на 958/959 сентябрьский год или на срок, чуть более ранний (но не более, чем на полный год). Необходимо напомнить и о дате, приводимой поздним арабским историком ал-Айни (умер в 1451 г.), информацию которого А.А. Васильев считает заслуживающей внимания как восходящую, возможно, к более ранним источникам; ал-Айни относит рождение Василия II к 346 г. хиджры, т.е. к апрелю 957 — марту 958 г.

Если воспринимать перечисленные датировки как точные, то из сопоставления их получим дату рождению Василия II — февраль — апрель 958 г.

Вторую традицию воспроизводят несколько более поздние памятники второй половины XI в. Михаил Пселл сообщает, что Василий II скончался на 72-м году жизни, а Константин VIII воцарился единодержавно в возрасте 69 лет . Вытекающую отсюда дату рождения Василия (умершего в декабре 1025 г.) — до декабря 954 г. — надо признать необоснованно ранней, даже исходя из данных самого Пселла. Действительно, знаменитый историограф тут же оговаривается, что названные 72 года складываются из 20 лет совместного правления и 52 лет самодержавства; таким образом, этот срок приходится уменьшить, как минимум, на два с лишним года, так как между смертью Иоанна Цимисхия (январь 976 г.), т.е. началом самостоятельного правления Василия II, и его смертью в декабре 1025 г. прошло не 52, а неполных 50 лет, точнее — 49 лет и 10 месяцев.

Более исправно эта традиция донесена до нас Скилицей, который пишет, что Василий II скончался 15 декабря 1025 г. 70-летним стариком . Расчет, приведенный Пселлом (72 = 52 + 20), объясняет, как получились 70 лет у Скилицы. С одной стороны, он, как и Пселл, считал, что к моменту смерти Иоанна Цимисхия Василию уже исполнилось 20 лет , а с другой — действительно насчитывал полных 50 лет самодержавного правления Василия П, поскольку смерть Цимисхия по каким-то причинам ошибочно относил не к январю 976, а к декабрю 975 г. Довершает сходство данных Пселла и Скилицы общее их ошибочное убеждение, что Василий правил все время своей жизни, т.е. с самого рождения .

Очевидно, к тому же корню, что Пселл и Скилица, восходят хронологические данные тех малых хроник, которые в расчете лет правления отводят самостоятельному правлению Василия II именно 50 лет . Итак, согласно этой группе источников, Василий II родился между декабрем 954 и ноябрем 955 г.

Какая же из приведенных традиций заслуживает предпочтения? Достоинством первой из них является то, что она содержится в источниках, по времени своего создания близких к описываемым событиям. Правда, следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, интересующее нас место Продолжателя Феофана безнадежно испорчено: в качестве опорной даты — дня смерти Константина VII — вместо 9 ноября 6468 г., в III индикт (т.е. 959 г.), стоит 6 ноября 6469, т.е. 960 г., да еще в VI индикт — две даты, несогласные не только с истиной, но и друг с другом . Во-вторых, немаловажно и то, что в сущности мы имеем дело не с двумя не зависимыми друг от друга источниками, а с одним , и не с двумя подтверждающими друг друга известиями у Симеона, а, очевидно, с одним, так как, зная, что Василий родился в предпоследний год правления Константина VII, легко было заключить, что в момент смерти деда внуку был один год (зависимость, разумеется, могла быть и обратной).

То, что в лице Михаила Пселла и Скилицы мы имеем дело с авторами второй половины XI в., вряд ли может само по себе умалить весомость их данных. Известно, что именно жизнеописания Василия II и Константина VIII, в отличие от всего остального текста «Хронографии», создавались Пселлом не по воспоминаниям или свидетельствам современников, а на основе каких-то более ранних письменных источников; возможно, один из этих источников Пселла был общим со Скилицей , что вполне согласуется с приведенными выше хронологическими данными обоих писателей. Хотя источники Скилицы для середины и второй половины X в. неизвестны , в целом аутентичность их не вызывает сомнений, что, собственно, и определяет значение его труда для науки .

Ввиду сказанного, на наш взгляд, было бы преждевременно соглашаться с излишне безапелляционной датировкой рождения Василия II 958 годом. Подробному источниковедческому рассмотрению, насколько нам известно, этот вопрос не подвергался , и альтернативная ранняя дата — 955 г. — пока никем не опровергнута. В таком случае, говоря о детях Романа II, присутствовавших, согласно De cerim. II, 15, на последнем, наиболее камерном приеме Ольги 9 сентября 957 г., следует учитывать и кандидатуру Василия, которому к тому времени могло быть уже два с лишним года. Тем самым аргумент, что в 957 г. у Романа II якобы заведомо не было детей, который привлекается для дискредитации недвусмысленного свидетельства книги «О церемониях», оказывается шатким.

Примечания

Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга ездила в Константинополь? // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 66-83. Работа над текстом была завершена в 1986 г. и более поздняя литература не могла быть учтена нами в полной мере.

Müller L. Die Taufe Russians: Die Friihgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. Munchen, 1987. S. 78; Idem. Die Erzahlung der «Nestorchronik» iiber die Taufe Ol’gas im Jahre 954/955 // Zeitschrift fiir Slawistik. 1988. Bd. 33/6. S. 785-796; Tinnefeld F. Die russische Furstin Olga bei Konstantin VII. und das Problem der «purpurgeborenen Kinger» // Russia Mediaevalis. 1987. T. VI/1. S. 30-37; Obolensky D. Ol’ga’s Conversion: The Evidence Reconsidered // Harvard Ukrainian Studies (далее: HUS). 1988/1989. Vol. XII / XIII: Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’ — Ukraine. P. 145-158. В своих непосредственно предшествовавших работах Д. Оболенский оперировал традиционной датировкой, так как еще не был знаком с гипотезой Г.Г. Литаврина .

Vodoff V. Naissance de la chrfetiente russe: La conversion du prince Vladimir de Kiev (988) et ses consequences (XIe-XIIIe siecles). [P], 1988. P. 53-54.

Высоцкий С.А. О дате поездки посольства Ольги в Константинополь // Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 154-161; Рорре A. Christianisierung und Kirchenorganisation der Ostslawen in der Zeit vom 10. bis zum 13. Jahrmmdert // Osterreichische Osthefte. 1988, Jg. 30. S. 464, 493. Anm. 22 (работа А. Поппэ, специально посвященная проблеме крещения Ольги, в последнем томе Dumbarton Oaks Papers, пока нам недоступна); Seibt W. Der historische Hintergrund und die Chronologie der Taufe der Rus’ (989) // The Legacy of Saints Cyril and Methodius to Kiev and Moscow: Proceedings of the Intern. Congress on the Millennium of the Conversion of Rus’ to Cristianity, Thessaloniki 26-28 November 1988 / Ed. A.-E. Tachiaos. Thessaloniki, 1992. P. 292. Not. 8.

Pritsak О. When and Where Was Ol’ga Baptized? // HUS. 1985. Vol. IX. P. 5-24.

Назаренко А.В. Еще раз о дате поездки княгини Ольги в Константинополь // Образование Древнерусского государства: Спорные проблемы: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто, Москва 13-15 апреля 1992 г. М, 1992. С. 47-49.

Литаврин Г.Г. Реплика к статье [Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга…] // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 83-84.

Constantini Porphyrogeneti imperatoris de cerimoniis aulae byzantinae libri duo / E rec. I.I Reiskii. Bonnae, 1829. T. 1 (далее: De cerim.). P. 594.15-598.12.

В русском переводе Г.Г. Литавриным описания приемов Ольги в данном месте ошибочно указана дата 18 сентября: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь: Проблема источников // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 44.

Сжатый ее обзор см.: Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 66-67.

Поскольку в повествовании о приемах Ольги у Константина Роман упоминается уже как соправитель, то дата его коронации может служить terminus post quem для поездки Ольги. Если коронацию Романа II относить к 948 г., как это делалось со времен Дюканжа [см., например: Шлёцер А.-Л. Нестор: Русские летописи на древлеславенском языке / Пер. с нем. Д. Языков. СПб., 1819. Т. 3. С. 437,444; Макарий (Булгаков). История христианства в России до равноапостольного князя Владимира как введение в историю русской церкви. 2-е изд. СПб., 1868. С. 253-254; Dolger F. Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches. Munchen; В., 1924. Bd. 1. S. 80; Grumel V. La chronologic P., 1958. P. 358 (Bibliotheque byzantine, : Traite d’etudes byzantines, 1); и др.], то датировка путешествия киевской княгини в столицу Византии 946 годом отпадает сама собой (аутентичность заголовков к De cerim. II, 15 пришлось бы в таком случае подвергнуть сомнению). Однако единственным основанием для того, чтобы датировать венчание Романа II 948 годом, служит относительная хронология, реконструируемая по данным Хроники Скилицы, который непосредственно после сообщения о смерти в изгнании Романа Лакапина в июле VI индикта, т.е. 948 г., пишет, что «на Пасху того же индикта » (выделено нами. — А.Н.) Константин VII венчал сына Романа руками патриарха Феофилакта [Ioannis Scylitzae synopsis historiarum / Rec. I. Thurn. В.; N.Y., 1973 (далее: Scyl.). P. 237. 5-8]. Насколько надежна эта хронология? Прежде всего вовсе не ясно, к какому именно из прежде описанных событий относится выражение «в тот же индикт». Его, вообще говоря, можно было бы связать («рыхлый» принцип изложения Скилицы это позволяет) и с известием о ссылке Лакапинидов 27 января 945 г. (Scyl. P. 235. 68-236.92), и с сообщением о попытках Константина Лакапина бежать, во время одной из которых он был убит «через два года после низложения с царства» (Scyl. P. 236. 94-2), и даже с повторным точно датированным упоминанием о высылке Романа I на Проту 16 декабря 944 г. (Scyl. P. 235. 64-65). Более того, существенно, что у Скилицы, и именно в рассказе о низложении Романа I, есть примеры двусмысленного употребления выражения «в тот же индикт». Так, в первом сообщении о выведении Романа Лакапина из дворца сыновьями и Константином VII Скилица не указывает точной даты (она дана позже), а говорит только, что это случилось «в тот же индикт» (Scyl. P. 232.83). Последнее не может относиться к ближайшему предыдущему указанию на индикт (Scyl. Р. 231.58; II индикт в сообщении о сватовстве к Берте), так как известно, что Роман I смещен в декабре 944 г., т.е. в III индикт. Тогда с чем же его сопоставить? Следующее «по очереди» датированное событие — перенесение в Константинополь эдесского мандилия (Scyl. Р 231.66 — 232.72) — приходится на август 944 г., т.е. все равно на II индикт. Сообщения о появлении в царствующем граде сиамских близнецов и о предсказании Роману I его судьбы монахом Сергием не датированы и датировке не поддаются. Тем самым в данном случае слова «в тот же индикт» в тексте Скилицы опоры вообще не находят. Очевидно, здесь произошла неувязка вследствие недосмотра при работе хрониста со своим источником. Стереотипная отсылка «к тому же индикту» попала в текст Скилицы из его источника, тогда как то место в источнике, в котором содержалась соответствующая эксплицитная датировка, оказалось опущенным. Таким образом, датировка коронации Романа II, вытекающая из счисления лет правления в ряде сохранившихся актов (Пасха 946 г.) (Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 76. Примеч. 68), не имеет обоснованной альтернативы.

ПСРЛ. Л., 1928. Т. 1. Стб. 58-60; СПб., 1908. Т. 2. Стб. 44-9.

Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 71. Так справедливо предполагал уже Э. Муральт (Muralt Е. Essai de chronographie byzantine pour servir a l’examen des annates du Bas-Empire et particulierement des chronographes slavons de 395 a 1054. SPb., 1855. P. 520). Вряд ли прав Г.Г. Литаврин (Путешествие русской княгини Ольги… С. 46), считая, что послы прибыли от эмира Тарса (очевидно, исследователь исходил из постоянного именования их в источнике «тарситами»).

Согласно De cerim. P. 593.4, посол прибыл от Абу-Хамдана (Άποχαβδα), т.е. кого-то из двух Хамданидов: либо правителя Мосула Наср ад-даулы (929-969) (как думал, например, Э. Муральт: Muralt Е. Op. cit P. 521), либо его брата, эмира Алеппо, Эмесы и Антиохии Сайф ад-даулы (945-967), наиболее упорного врага греков на востоке в середине X в. (Босворт К.Э. Мусульманские династии: Справочник по хронологии и » генеалогии. М., 1971. С. 82). Коль скоро послом был эмир Амиды, а месопотамская пограничная область входила именно во владение Сайф ад-даулы, то его кандидатура выглядит предпочтительнее. Непонятно, почему Литаврин считает, будто посольство было от эмира Мелитины (Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 48; Он же. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги // ДГ, 1985 г. М., 1986. С. 49).

Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 45. Примеч. 92.

Wilson N.G. The Madrid Scylitzes // Scrittura e civilta. 1978. N 2. P. 209-219.

Фонкич Б.Л. Палеогеографическая заметка о Мадридской рукописи Скилицы // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 229-230.

Weitzmann К. The Study of Byzantine Book Illumination; Past, Present and Future // The Place of Book Illumination in Byzantine Art. Princeton, 1975. P. 45.

Божков А. Миниатюри от Мадридския ръкопис на Йоан Скилица. София, 1972. С. 41,43, 46. No 14,15 (верх), 16.

Там же. С. 74,77. No 38,39.

Заметим, однако, что это никоим образом не вытекает из словоупотребления Константина Багрянородного. Напротив, термины «трон» (υρόνος) и «(золотое) кресло»(χρυσόν σελλίον) у него четко разделены не только при описании приема Ольги женской половиной императорского семейства. Так, в том же Большом триклине, кроме трона Соломона, были установлены «золотые кресла» (в конхе на юг от трона Соломона) (De cerim. P. 567, 10-11), сидя в которых Константин VII и Роман II принимали, например, тарситов 30 августа перед приемом посла Сайф ад-даулы (De cerim. P. 593.5-17). Достойно внимания, что во время приема эти «золотые кресла» стояли уже не в конхе, а «посредине Большого триклина» («μέσον τοΰ μεγάλου τρικλίνου»), т.е. были переносными. Из описания Константина ясно, что прием в «золотых креслах» был менее официально-торжественным: на нем не было кувикуляриев, а «только китониты (стражники царской опочивальни. — А.Н.) и евдомарии (дворцовые служители достаточно низкого ранга -А.Н.)»; «восьмиугольную хламиду и большой белый венец» василевс надел лишь перед приемом посла Сайф ад-даулы, когда пересаживался на Соломонов трон (De cerim. P. 593.18-20). В случае с тарситами это и понятно: данный прием был для них уже третьим по счету, и они не представлялись василевсу, а только «говорили, о чем хотели» (дело явно касалось предстоявших переговоров с послом эмира Алеппо).

Кроме прямо названных в 15-й главе II книги тронов Соломона, Феофила, Аркадия и св. Константина, бегло упомянуты «остальные царские троны» («οί λοιποί βασίλειοι ρόνοι»), стоявшие в Хрисотриклине (De cerim. P. 587.9).

De cerim. P. 596.22-23.

De cerim. P. 595.20-21.

De cerim. P. 587.5-7.

De cerim. P. 593.6-7.

De cerim. P. 566.12-14.

О том, что это было именно так, делаем вывод из некоторых деталей; например, из упоминания, что Ольга покинула зал приема «через Анадендрарий (видимо, род оранжереи. — А.Н.) и Триклин кандидатов», что оговорено и при первом приеме тарситов, происходившем в Большом триклине (De cerim. P. 584.10-11,595.6-7).

Хотя опять-таки не уточнено, какой именно из «описанных выше приемов» имеется в виду, вряд ли уместны сомнения, что подразумевался первый прием тарситов, послов багдадского халифа, который служил «моделью» для De cerim, II, 15 и в других случаях (см.: De cerim. P. 593.21, как бы «расшифровывающее» двусмысленный аналогичный оборот, употребленный и чуть выше: Р. 593.4-5).

Так, Продолжатель Феофана, сообщая о бракосочетании Стефана Лакапина, сына Романа I, с Анной, дочерью некоего Гавелы, особо упоминает о том, что «помимо брачного венца (τό της βασιλείας διάδημα) возложен был на нее и царский» (τω νυμφικω στέφανω) . Такое уточнение было бы излишним, если бы вхождение в царскую семью автоматически сопровождалось присвоением титула августы-царицы.

См., например: Muralt Е. Op. cit. P. 529 (со ссылкой только на Симеона и Продолжателя Феофана); Ostrogorsky G., Stein Е. Die Kronungsordnungen des Zeremoniebuches // Byzantion. 1932. T. 7. Fasc. 1/2. S. 197. Anm. 1; Oikonomides N. La cronologia dell’incoronazione dell’imperatore bizantino Costantino VIII (962) // Stadi Salentini. 1965. Fasc. 19. P. 178. Not. 4; Литаврин Г.Г. К вопросу об обстоятельствах… С. 50 и др.

Надо, однако, учесть, что издание в Боннском корпусе покоится на рукописи XVI в., тогда как ее протограф XI в. (cod. Vatic, gr. 167) до сих пор не опубликован (Любарский Я.Н. Сочинение Продолжателя Феофана // Прод. Феоф. С. 217).

Scyl. P. 247.76.

6469 г. в данном случае.не является опиской, так как повторен хронистом в другом месте, хотя и с правильным на этот раз указанием на II индикт (Прод. Феоф. С. 193). В отличие от перевода М.Я. Сюзюмова (Царствование Романа, сына Константина Багрянородного // Лев Диакон. История. М., 1988. С. 99), в комментарии к переводу Я.Н. Любарского указанные ошибки остались неотмеченными.

Это видно из полной тождественности свидетельств Симеона и Продолжателя Феофана, хотя считается, что в VI, заключительной, книге Продолжателя сочинение Симеона использовано только в первой ее части (до 8-й главы раздела о Константине VII) (J. Crumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur. MUnchen, 1897. 2. Aufl. S. 348-349; Любарский Я.Н. Сочинение… С. 218-219).

Любарский Я.Н. Михаил Пселл: личность и творчество: К истории византийского пред-гуманизма. М., 1977. С. 187.

Thurn I. Einleitung: Ioaness Scylitzes, Autor und Werk // Scyl. S. VIII. Для периода правления Василия II установлено использование Скилицей произведения Феодора Севастийского, до нас не дошедшее.

Для полноты картины необходимо упомянуть еще об одном, но явно анахроничном известии Скилицы, будто в момент воцарения Цимисхия в декабре 969 г. Василию шел седьмой год, а Константину — пятый (Scyl. P. 284. 95-1). Верно здесь лишь то, что Константин младше Василия на два года. Можно, конечно, догадываться, что эти данные относятся на самом деле к моменту воцарения Никифора Фоки (август 963 г.). В какой мере с точки зрения греческой палеографии вероятна путаница между ιε’ (15) или ι β’ (12) и ζ (7), предоставляем судить специалистам.

Краткие обзоры источников, сопровождающиеся вердиктом в пользу 958 г., которые имеются в цитированных выше работах Г. Острогорского, Э. Штайна и Н. Икономидиса, разумеется, не могут быть признаны таковыми.

Девятого сентября, в среду состоялся прием, во всем сходный с вышеописанными, по случаю прибытия Русской княгини Ольги. Княгиня вошла со своими родственницами княгинями и избраннейшими прислужницами, причем она шла впереди всех других женщин, а они в порядке следовали одна за другою; она остановилась на том месте, где логофет обычно предлагал вопросы… Когда царь по обычному чину вошел в дворец, состоялся второй прием следующим образом. В триклине Юстиниана было поставлено возвышение, покрытое багряными шелковыми тканями, а на нем поставлен большой трон царя Феофила и сбоку царское золотое кресло. Два серебряных органа двух частей (= димов) были поставлены внизу за двумя завесами, духовые инструменты были поставлены вне завес. Княгиня, приглашенная из Августея, прошла чрез апсиду, ипподром и внутренние переходы того же Августея и, вошедши, села в Скилах. Государыня воссела на вышеупомянутый трон, а невестка ее на кресло. Вошел весь кувуклий и препозитом и остиариями были введены ранги… Когда царь воссел с Августою и своими багрянородными детьми, княгиня была приглашена из триклина кенургия и, сев по приглашению царя, высказала ему то, что желала.

В тот же день состоялся званый обед в том же триклине Юстиниана. Государыня и невестка ее сели на вышеупомянутом троне, а княгиня стала сбоку… На обеде присутствовали певчие церквей св. апостолов и св. Софии и пели царские славословия. Были также всякие сценические представления… После того как царь встал из-за стола, был подан десерт в ариститирии, где был поставлен малый золотой стол, стоящий (обыкновенно) в пектапиргии, и на нем был поставлен десерт на блюдах, украшенных эмалью и дорогими камнями. И сели царь, царь Роман Багрянородный, багрянородные дети их, невестка и княгиня, и дано было княгине на золотом блюде с дорогими камнями 500 мил., шести приближенным женщинам ее по 20 мил. и 18-прислужницам по 8 мил.

Октября 18-го, в воскресенье, состоялся званый обед в Золотой палате, и сел царь с Руссами, и опять был дан другой обед в пентакувуклии св. Павла, и села государыня с багрянородными детьми ее, невесткою и княгинею…

НАРУШЕНИЕ РИТУАЛА

Поначалу аудиенция проходила так, как это обычно было принято в отношении иностранных правителей или послов крупных государств. Император, сидя на троне в роскошном зале Магнавре, обменялся с Ольгой через логофета церемониальными приветствиями. Рядом с императором находился весь состав двора. Обстановка была чрезвычайно торжественная и помпезная.

В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких гостей торжество - обед… Но наряду с этим имелись и отступления от принятых традиций, обозначились нарушения незыблемого византийского дипломатического ритуала, которые были совершенно невероятны, особенно при Константине VII - их ревностном блюстителе.

В начале аудиенции, после того как придворные встали на свои места, а император воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. В этих случаях обычно иностранного представителя подводили к тропу два евнуха, поддерживавшие подходящего под руки. Затем иностранный владыка или посол совершал праскипеспс - падал ниц к императорским стопам. Во время приема киевской княгини этот порядок был изменен. Ольга одна, без сопровождения, подошла к трону, не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, а осталась стоять и стоя же беседовала с Константином VII.

Затем Ольгу отдельно приняла императрица, которую русская княгиня приветствовала лишь легким наклоном головы.

«ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» О КРЕЩЕНИИ ОЛЬГИ

Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. Был тогда цесарь Константин, сын Льва. И увидев, что она красива лицом и весьма умна, подивился цесарь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: «Достойна ты царствовать с нами в городе этом». Она же, поразмыслив, ответила цесарю: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам - иначе не крещусь». И крестил ее цесарь с патриархом. [...] И было наречено ей в крещении имя Елена, как и древней царице - матери Константина Великого. И благословил ее патриарх и отпустил. После крещения призвал ее цесарь и сказал ей: «Хочу взять тебя в жены». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это - ты сам знаешь». И сказал ей цесарь: «Перехитрила ты меня, Ольга». И поднес ей многочисленные дары - золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные, и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, собравшись домой, пришла к патриарху, и попросила у него благословения дому, и сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, - да сохранит меня Бог от всякого зла». И сказал патриарх: «Чадо верное! В Христа ты крестилась, и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя… избавит он от козней дьявола и от сетей его». И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю и пришла в Киев.

КРЕЩЕНИЕ ОЛЬГИ И НАЧАЛО ХРИСТИАНИЗАЦИИ РУСИ

Надежды Византии на близкое крещение Руси не оправдались. Принятие христианства оказалось для русов делом длительным и трудным. Князь Игорь вскоре погиб. Его вдова Ольга решилась переменить веру лишь много лет спустя после смерти мужа. Автор «Повести временных лет» записал предание о том, что Ольга приняла крещение от императора Константина Багрянородного в Константинополе в 955 г. Однако летописный рассказ пронизан фольклорными мотивами. Если верить летописи, немолодая Ольга произвела на императора столь сильное впечатление, что тот предложил «пояти» ее в жены. Мудрая Ольга отвечала: «Како хочешь меня пояти, крестив мя сам и нарек мя дщерью?» Отказав «жениху», русская княгиня «переклюкала» самого царя.

Константин VII Багрянородный упомянул о приеме «архонтесы Елги». Но не знал христианского имени Елены-Елги, а следовательно, княгиня оставалась язычницей во время свидания с ним в 957 г. Состав русской свиты наводит на мысль, что Ольга нанесла визит императору как частное лицо. В ее окружении не было послов от наследника Святослава, игоревых племянников и от конунга Свенельда. «Слы» из свиты Ольги получали столько же денег, сколько ее переводчики, что точно отражало их положение на иерархической лестнице.

Сохранилось немецкое свидетельство о крещении Ольги - так называемое Продолжение Хроники Региона. Хроника была составлена в середине X в. Автором Продолжения был, как полагают, первый киевский епископ Адальберт. Все это придает памятнику исключительную ценность. Как записал немецкий хронист, в 959 г. ко двору германского императора Оттона I явились «послы Елены, королевы ругов (русов), которая при Романе Константинопольском императоре крещена в Константинополе». Послы «просили, чтобы их народу был поставлен епископ и священники». Итак, Ольга - Елена приняла крещение не при Константине Багрянородном, а при его сыне Романе, вступившем на трон после смерти отца в ноябре 959 г. Сомнение вызывает хронология событий, изложенных в немецкой хронике. Ольга не успела бы в течение двух неполных месяцев после крещения снарядить послов в Германию. Необъяснимо промедление Оттона I. Выслушав послов в конце 959 г., император удовлетворил их просьбу и назначил епископа в Киев лишь через год, на Рождество 960 г. Видимо, хронист неточно записал дату прибытия послов. Немецкие анналы XI в., источник независимого происхождения, сохранили следующую запись: «960. К королю Оттону явились послы от народа Руси». Приведенный текст подтверждает предположение, что миссия русов явилась в Германию не в 959 г., а в 960 г. и уже к концу года Оттон объявил о назначении епископа.

Русская княгиня поступила совершенно так же, как раньше поступил болгарский царь Борис. Приняв крещение от православного греческого патриарха, она тотчас же пригласила латинского пастыря. Немецкий епископ, который должен был ехать в Киев, скоропостижно умер 15 февраля 961 г., и сан епископа Руси был передан монаху Адальберту. Он выехал в Киев в 961 г., а через год вернулся домой ни с чем. Попытка основать в Киеве епископство потерпела неудачу из-за сопротивления языческой норманнской знати, правившей страной после гибели Игоря. Один этот факт разрушает миф об Ольге как правительнице Руси. Однако не следует думать, что старания княгини насадить на Руси христианство не дали никаких результатов. Уже во время первой поездки язычницы Елги в Константинополь в ее свите находился «поп Григорий». А это значит, что люди из ближайшего окружения Ольги сменили веру раньше нее. В 967 г. папа Иоанн XII воспретил назначать на вновь учреждаемую кафедру в Праге лиц, принадлежащих «к обряду или секте болгарского или руского народа, или славянского языка». Вероятно, самая многочисленная христианская община русов находилась в Константинополе, и папа римский опасался присылки в Чехию епископа из Византии. В Царьграде «крещеные русы» занимались разного рода деятельностью: торговали, служили в императорской дворцовой гвардии и пр. Сношения между киевскими и царьградскими христианами русского происхождения способствовали христианизации киевских русов.

Влияние Ольги на дела управления было, по-видимому, ограниченным. В год смерти Игоря княжичу Святославу исполнилось никак не меньше 8-10 лет. Мстя древлянам за отца, Святослав начал битву, метнув в них тяжелое копье. Копье упало у ног коня, на котором сидел мальчик. Ко времени приезда епископа в Киев Святославу было более 20 лет. Он достиг совершеннолетия. По летописи, Ольга-Елена многократно просила сына переменить веру, но тот неизменно отказывал ей, ссылаясь на мнение дружины. Молодой князь не мог отречься от язычества, пока дружина и ее предводители придерживались старой религии. Два десятилетия спустя, если верить летописному преданию, внук Ольги Владимир закончил беседу о вере с немецкими послами напоминанием о временах бабки: «Идите опять, яко отци наши сего не приняли суть». Владимир говорил от лица всей дружины. Выражение «отцы наши» имело в его устах вполне определенное значение. Епископ Адальберт был изгнан из Киева всей дружиной. По свидетельству новгородской летописи, киевская княгиня держала в своем доме «презвитера» в тайне от народа. Пресвитером был, вероятно, сам Адальберт или один из прибывших с ним латинских священников.
Скрынников Р.Г. Древнерусское государство

ИЗ ЖИТИЯ СВЯТОЙ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ОЛЬГИ

…И посемъ по крещеніи живяше лѣтъ 15 и угоди Богу, и съ миромъ предавъ святую свою и честную душю въ руцѣ Христу Богу въ лѣто 6477, мѣсяца Іюля въ 11 день. И посемъ, времени многу минувшу по преставленіи святыа, внукъ же ея — блаженный князь Владимеръ въспомяну о мощехъ святыа бабы своеа, и пріиде на мѣсто самъ с митрополитомъ и со всѣмъ священнымъ соборомъ и съ фимяномъ, и раскопавше землю, и обрѣтоша честныа мощи святыя бабы своея княини Олги цѣлы и нерушимы пребывають. Они же прославиша Бога, и въземъше мощи, и положиша въ церкви Святыа Богородица, въ гробѣ каменѣ мале; и на верху гроба того честнаго оконце сътвориша: и тудѣ видять блаженныа тѣло лежаше цѣло и тлѣнію непричастно, но свѣтяшеся яко солнце. А иже кто пріидѣтъ съ вѣрою ко гробу святыя: и оконце оно, иже на гробѣ святыа, само о себе отверзется, и видятъ честное тѣло и мнози пріемлютъ исцѣленіе неоскудно…