Когда друзья приходят к вам есенин. До свиданья, друг мой, до свиданья. Кому посвящены стихи
Это далеко не полный список друзей Есенина, но в разное время эти люди были очень близки поэту, помогли ему стать тем, кем он являлся, раскрыть его творческий потенциал.
- Григорий Панфилов.
- Александр Блок.
- Сергей Городецкий.
- Николай Клюев.
- Всеволод Иванов.
- Анатолий Мариенгоф.
- Сергей Коненков.
- Всеволод Мейерхольд.
- Андрей Белый.
Дружба Сергея Есенина и Григория Панфилова
Пожалуй, первым лучшим другом Есенина можно назвать Григория Панфилова. Молодые люди вместе учились в семинарии в Спас-Клепиках. Несмотря на то что Панфилов был старше Есенина, молодые люди быстро нашли общий язык. Именно Григорию Сергей показывал свои первые стихи и прислушивался ко всем советам своего товарища. Панфилов умер рано от туберкулеза. Есенин очень тосковал о нем.
Знакомство Сергея Есенина с Александром Блоком
Тогда еще малоизвестный девятнадцатилетний юноша Сергей Есенин передал Александру Блоку незамысловатую записку с просьбой о встрече, на которую тот согласился. Это было решающим событием в жизни молодого таланта. Блок не смог остаться равнодушным к творчеству поэта, его мыслям. Александр лично отобрал несколько стихотворений Есенина и направил рекомендательное письмо Сергею Городецкому.
Дружба с Сергеем Городецким
Поэзия Есенина привлекла Городецкого тем, что выражала поэтические идеалы последнего. Городецкий многим помог Есенину: отравлял рекомендательные записки в знакомые журналы, приглашал на литературные вечера, даже поселил у себя на некоторое время. Разлад между поэтами произошел, когда Городецкий покинул общество "Страда" из-за ссоры с Ясинским, а Есенин, уже тогда находившийся под влиянием Николая Клюева, вместе с последним встал на сторону Ясинского. Для Сергея Городецкого это было сродни предательству. Однако в 1921 году все обиды забылись и поэты вновь сблизились.
"Учитель" поэта - Николай Клюев
Клюев, будучи таким же крестьянским поэтом, быстро нашел общий язык с Есениным и взял на себя идейно-художественное руководство и покровительство над Сергеем. В те времена Сергей с Николаем практически не расставались: Клюев поселил Есенина в своем петербургском доме на набережной. Неоднозначно стоит вопрос о дружбе между мужчинами. Клюев стремился разобщить Есенина с Городецким и многими другими литераторами, подчеркивая, что их, крестьянских поэтов, мало что сближает с лирическими поэтами столицы. Однако сам Есенин называл Клюева своим учителем.
Дружба Сергея Есенина и Всеволода Иванова
Всеволод Иванов также был творческим человеком - писателем. Познакомившись в двадцатых годах, мужчины любили выпить в компаниях. Из всех друзей Есенина Иванов был одним из немногих, с кем поэт поддерживал связь до самой смерти.
Сергей Есенин и Петр Чагин
Чагин познакомился с Есениным в 1924 году на приеме у артиста Качалова. После шумной вечеринки выяснилось, что мужчины перепутали калоши. Такой курьез положил начало близкой дружбе. Петр, второй секретарь ЦК Компартии Азербайджана и главный редактор местной газеты, пригласил Сергея к себе в гости в Баку. Прием оказался радушный: семья Чагина очень полюбила поэта и относилась к нему как к родному.
Приезд поэта выпал на шестилетнюю годовщину гибели 26 комиссаров. Попросив у Чагина материалы дела, Есенин за одну ночь написал "Балладу о 26". Вдохновленный Кавказом, поэт много писал, предаваясь мечтам о восточной поэзии и Персии, в которую его не пустили по соображениям безопасности. Летом 1925-го уже семья Чагина гостила в Москве у Есенина. Второй приезд Есенина к Чагину ознаменовался свадьбой поэта. Вместе с новоиспеченной супругой Софьей Андреевной Толстой Есенин провел замечательный медовый месяц в гостях у семьи Петра.
Дружба Сергея Есенина и Анатолия Мариенгофа
Еще одной интересной личностью среди друзей Есенина был Анатолий Мариенгоф. Поэты стали близки в 1918 году, тогда они даже жили вместе, делили бюджет. Друзья-поэты вместе с Ивневым и Шершеневичем, а также присоединившимися к ним вскоре Грузиновым, Кусиковым, Эрдманом и Ройзманом составляли вместе оплот нового направления в советской литературе - имажинизма, в котором художественный образ был самоцелью творчества.
В то время Есенин и Мариенгоф владели кафе, издательством и книжным магазином. Уезжая за границу, Сергей оставлял все дела на Анатолия. В 1923 году выяснилось, что дела идут плохо. Сергей вызвал Анатолия на разговор, но между друзьям произошел разлад, и многочисленные попытки примирения так и не смогли спасти отношения. В созданном тандеме люди видели превосходство талантов Есенина над Мариенгофом, что очень ранило последнего. После смерти Есенина Мариенгоф написал "Роман без вранья", рассказывающий историю дружбы с Есениным. Критики встретили книгу с негодованием, назвав "вареньем без романа": Анатолий высказывался о Сергее очень нелестно.
Сергей Коненков и Есенин
В студию скульптора Коненкова поэт пришел в сопровождении литератора Клычкова. Знакомство со скульптором в 1915 году перешло в дружбу, после возвращения Есенина в столицу в 1918 году мужчины сблизились еще сильнее. Коненков любил слушать, как Есенин читает стихи, а поэту нравились скульптуры Коненкова и исполнение народных песен на гармони и гуслях. В конце 1918 года друзья, заручившись поддержкой других мастеров пера, попытались создать крестьянский кружок.
В том же году скульптор делает мемориал павшим борцам революции и просит Клычкова и Есенина создать стихотворение для открытия мемориала. Поэты согласились на предложение, таким образом появилась "Кантата".
В 1923 год скульптор переехал в США, и больше друзья не виделись. Смерть поэта просто ошеломила Коненкова. Как и многие другие друзья Есенина, Коненков признавал, что последние произведения поэта были наполнены драмой и предвещали приближающуюся трагедию.
Дружба Сергея Есенина и Всеволода Мейерхольда
Всеволод Мейерхольд был руководителем театра. Когда у него возникла идея создать трагедию, сюжет он поручил Есенину, который с удовольствием за него взялся. С этого и началась дружба поэта и Мейерхольда. Зная о влюбленности Всеволода в Зинаиду Райх, Сергей без сожалений уступил ее товарищу.
Позже, вместе с новой женой Зинаидой, Всеволод Мейерхольд принял участие в гражданской панихиде по поэту. На фото друзья Есенина - Всеволод и Зинаида.
Сергей Есенин и Андрей Белый
Знакомство двух поэтов произошло в 1917 году в Царском Селе. Есенин всегда подмечал, что Андрей оказывал на него необычайное влияние не только произведениями, но и беседами. Белый, в свою очередь, высоко ценил творчество Есенина. В 1918 году поэты организуют издательство. Доказательством близкой дружбы является и тот факт, что крестным сына Сергея Есенина стал Андрей Белый.
Поэт писал: "Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности".
Несмотря на большое количество друзей Есенина, которые позже, перечитав последние драматичные произведения поэта, высказали мнение, что Сергей был в затруднительной жизненной ситуации, предотвратить трагедию не удалось.
Жили-были в канун
революции трое юношей. Двое из них
– совсем розовые, а третий
носил такую густую черную бороду, что в его
двадцать ему давали все тридцать. Сын богатого
инженера-судостроителя, столичная штучка, богема. Правый эсер. Писал стихи. Убил председателя
Петроградской ЧК Урицкого и был
расстрелян в 1918 году.
Сын приказчика.
Левый эсер. Дружил с поэтами
и пробовал
писать стихи. Убил посла
Германии графа Мирбаха. За нелегальную
связь с Троцким
был расстрелян в 1929 году.
Сын крестьянина Рязанской губернии. Написал в автобиографии:
«Работал с эсерами
не как
партийный, а как
поэт». Убил сам
себя в 1925 году.
По мнению
части исследователей, обстоятельства гибели до сих
пор не выяснены
до конца.
У нас нет желания отыскивать пятна в биографии
Есенина, как нет и намерения
лакировать ее. Единственная наша цель – понять Сергея Есенина как человека своего времени, со всеми
присущими ему и этому
времени противоречиями. Такими, скажем, как странная, на первый
взгляд, дружба с террористами
Блюмкиным и Каннегисером.
«Эстет, поэт, пушкинианец». «Самый петербуржский петербуржец» (по выражению поэта Георгия Адамовича) Леонид Каннегисер родился в марте
1896 года
в семье
известного инженера-механика,
стоявшего во главе
крупнейших в России
Николаевских судостроительных верфей. Переселившись в Петербург,
Каннегисер-отец, по сути дела, возглавил руководство металлургической отраслью страны, а его
дом в Саперном
переулке стал местом встреч административной элиты и столичных
знаменитостей.
Благополучный мальчик из состоятельной
семьи окончил частную гимназию Гуревича и в последний
предвоенный год поступил на экономическое
отделение Политехнического института. С Есениным,
приехавшим из Москвы
в Петербург
в марте
1915 года,
Каннегисер, по всей видимости, познакомился на одном
из редакционных
вечеров журнала «Северные записки», издательницей которого была тетка Леонида. До революции
было еще так далеко – и никто бы
не разглядел
«человека, который убил Урицкого» (Георгий Иванов), в «изнеженном, женственном юноше… эстете, поэте, пушкинианце» (Марина Цветаева).
Из воспоминаний Марины Цветаевой: «Леня, Есенин. Неразрывные, неразрывные друзья. В их лице,
в столь
разительно-разных лицах сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись – через все и вся
– поэты… Ленина черная головная гладь, есенинская сплошная кудря, курча. Есенинские васильки, Ленины карие, миндалины. Приятно, когда обратно – и так
близко. Удовлетворение, как от редкой
и полной
рифмы…».
И в любви,
и в ненависти
Цветаева всегда пристрастна. Однако в данном
случае невозможно ей не верить,
сопоставляя строки из «Нездешнего вечера» с одним
из писем
Каннегисера Есенину, хранящимся в Российском
государственном архиве литературы и искусства:
«…Вот уже почти 10 дней,
как мы расстались…
Очень мне у вас
было хорошо! И за это
вам – большое спасибо! Через какую деревню или село я теперь бы
ни проходил
(я бываю
за городом)
– мне всегда вспоминается Константиново…»
Писалось это летом 1915 года,
когда интеллигентный мальчик чуть ли
не впервые
увидел воочию русскую деревню (гораздо раньше этот «народник» узнал и полюбил
Италию).
Причудлива предреволюционная эпоха. Есенин и Каннегисер
общались с Германом
Лопатиным и Верой
Фигнер, ездили в рязанскую
деревню и… читали лирические стихи в высшем
свете. Ольга Гильдебрандт-Арбенина, работая в Эрмитаже,
обнаружила стихи Каннегисера (наряду с военными
стихами Гумилева) в личной
библиотеке Николая II. «В 1916 году
я был
призван на военную
службу, – писал в автобиографии
Есенин. – При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим
льготам… По просьбе
Ломана однажды читал стихи императрице. Она после
прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень
грустные. Я ответил
ей, что такова вся Россия».
Это – с одной
стороны, а с другой…
Есенин, уже после революции, рассказывал литературоведу Ивану Розанову: «Живя в Петербурге
в 1915–1917 гг., я многое
себе уяснил… Иванов-Разумник
поддерживал во мне
революционное настроение во время
войны». С Анатолием
Мариенгофом Есенин откровенничал: «Ух, уж и ненавижу
я всех
этих Сологубов с Гиппиусихами!..»
Февраль 1917-го открыл евреям доступ в военные
училища. В конце
октября, после яростных боев юнкеров с красногвардейцами,
Зинаида Гиппиус записала в дневнике
о гибели
полусотни юнкеров-евреев.
А за три
месяца до того
новоиспеченный юнкер Михайловского артиллерийского училища Леонид Каннегисер написал такие восторженные строчки:
В предсмертном и радостном
сне
Я вспомню – Россия, свобода,
Керенский на белом
коне…
В роковую ночь с 25 на
26 октября
вместе с несколькими
другими романтиками мужского и женского
пола Каннегисер пошел защищать Временное правительство. Есенин, напротив, «в революцию
покинул самостоятельно армию Керенского» и проживал
как бы
дезертиром. Через Иванова-Разумника он познакомился
с Зинаидой
Райх, вскоре ставшей его женой. Райх настояла
на вступлении
Есенина в партию
эсеров, которая тогда была близка к расколу.
«При расколе, – писал о себе
Есенин в автобиографии
1923 года,
– пошел с левой
группой и в октябре
был в их боевой
дружине». Но то
обстоятельство, что в момент
выстрела «Авроры» Есенин находился в Москве,
избавило его от возможной
встречи с бывшим
другом в Зимнем
дворце – причем по разные стороны баррикад.
«Романтик революции». Знаменитый убийца германского посла графа Вильгельма фон Мирбаха - Симха-Янкев
Гершев (так звучало его имя в нерусифицированном
виде) Блюмкин - родился в 1898 году
в семье
мелкого торговца. Окончил четырехклассную еврейскую школу (Талмуд-тору)
в Одессе,
работал посыльным в магазинах
и конторах.
Затем учился в техническом
училище и контактировал
с одесской
группой анархистов-коммунистов. В 1917
году Блюмкин присоединился к левым
эсерам и был
ими направлен агитатором в Поволжье.
В послеоктябрьский период Блюмкин вернулся в Одессу,
объявившую себя отдельной советской республикой, поступил в красногвардейский
«Железный отряд». «Железный отряд» состоял из добровольцев,
являясь чуть ли
не главной
ударной силой 3-й Советской Украинской армии, сражавшейся на румынском
фронте. Рослый бородатый верзила, поднаторевший в политической
риторике на митингах
и собраниях,
пришелся боевым товарищам по душе, и они
выбрали его своим командиром.
Военная карьера Блюмкина – блестяща и молниеносна:
член Военного совета, начальник информационного (разведывательного) отдела, помощник начштаба армии. После отступления под натиском немцев с Украины
и расформирования
армии Блюмкин приехал в Москву,
где служил в охране
ЦК партии левых эсеров. По рекомендации
товарищей по партии он был
принят на работу
в ВЧК
на должность
заведующего отделением по борьбе с международным
шпионажем и фактически
в неполные
20 лет
стал родоначальником советской контрразведки.
Дальнейших событий – левоэсеровской авантюры 6 июля
1918 года,
бегства Блюмкина из Москвы
и его
одиссеи на Украине,
где он, скрываясь под псевдонимом Григорий Вишневский, собирался убить гетмана Павла Скоропадского и боролся
с петлюровцами,
– мы здесь
касаться не будем.
Явившись с повинной
в Украинскую
ЧК в апреле
1919-го к своему
бывшему начальнику Мартину Лацису, Блюмкин 16 мая
того же
года был амнистирован Президиумом ВЦИК. И тут же
террорист сам оказался под прицелом: в течение
неполного месяца левые эсеры трижды покушались на его
жизнь. Активной участницей боевой дружины, охотившейся на Блюмкина,
была его тогдашняя возлюбленная Лида Соркина…
Террорист, чуть было не ставший
жертвой террора, не был
чужд изящных искусств. Познакомившись с Есениным
и другими
поэтами-имажинистами, Блюмкин подписал вместе с ними
первую декларацию о создании
имажинистской «Ассоциации вольнодумцев», имевшей своей целью «духовно-экономическое объединение свободных мыслителей и художников,
творящих в духе
мировой революции».
Сергей Есенин и Яков
Блюмкин познакомились, по всей видимости, в Москве
весной 1918 года,
во время
съезда партии левых эсеров. Секретарю «Ассоциации вольнодумцев» Матвею Ройзману крепко врезались в память
такие слова чекиста, обращенные к Есенину:
«Я – террорист в политике,
а ты, друг, террорист в поэзии!».
«Горел. Сгорал. Жег жизнь
с двух
концов…» Вадим Шершеневич вспоминает, что, когда у поэта-имажиниста
Сандро Кусикова в квартире
освободилась комната, Блюмкин получил на нее
ордер. До этого
он, не имевший
собственной жилплощади, жил в разных
московских гостиницах. Например, адрес гостиницы «Савой» был указан на поручительствах
Блюмкина за Сергея
Есенина и братьев
Кусиковых – Александра и Рубена,
арестованных МЧК по ложному доносу в ночь
с 19 на
20 октября
1920 года
на квартире
в Большом
Афанасьевском переулке, д. 30, кв. 5.
В этой
квартире рядом с Арбатом
жил тогда и Есенин.
Занимаемую Блюмкиным маленькую комнату, где перекрещенные сабли висели над бутылями превосходного вина, и его
самого – обернутого пледом, на роскошном
стуле, подаренном монгольским принцем, – описывает в своих
воспоминаниях Виктор Серж (Виктор Кибальчич).
Знаменитый убийца Блюмкин периодически уезжал из Москвы
– сначала на Южный
фронт, где после беседы со Иосифом
Сталиным возглавлял разведку и контрразведку
13-й армии, затем в Северный
Иран – в качестве
участника энзелийского десанта. Позже он занимался
ликвидацией антисоветских движений на Тамбовщине
и в Забайкалье
(по некоторым сведениям, под его началом против повстанцев Александра Антонова воевал командир эскадрона Георгий Жуков). Еще позже
Блюмкин подавлял меньшевистское восстание в Грузии
и боролся
с горцами-партизанами
в Чечне.
Свои служебные
командировки ему удавалось совмещать с учебой
на восточном
отделении Академии Генштаба.
С последнего курса академии его откомандировали в секретариат
Льва Троцкого. Из книги
Валентина Катаева «Уже написан Вертер»: «До революции он был
нищим подростком, служившим в книжном
магазине, где среди бумажной пыли, по ночам, при свете огарка, в подвале
запоем читал исторические романы и бредил
гильотиной и Робеспьером.
Теперь его богом был Троцкий, провозгласивший перманентную революцию».
Неужели и таким
его принимал Есенин? Как это
кому-то
не покажется
неприятным – принимал. Ведь и сам
поэт кичился своей «левизной». В Берлине
он шокировал
белоэмигрантскую и просто
буржуазную публику пением «Интернационала» и, отвечая на вопросы
прессы, заявлял: в РКП
(б) никогда не состоял,
«потому что чувствую себя гораздо левее».
Наиболее точны в оценке
того, что восхищало поэта в левых,
слова Шершеневича: «Есенин – потомок Пугачева – был родным детищем эпохи военного коммунизма, с его
взлетами и падениями,
с его
героикой и самогоном».
В отличие от создателей
скандального телесериала – отца и сына
Безруковых – наиболее авторитетные современные есениноведы (Наталья Гусева-Шубникова, Сергей Субботин, Лев Карохин, Сергей Шумихин, Николай Юсов) не разделяют
мнения о причастности
Блюмкина к смерти
поэта.
К тому же
имеются официальные ответы на запросы
покойного председателя Есенинского комитета Союза писателей России и Есенинской
комиссии Института мировой литературы Юрия Прокушева из Генеральной
прокуратуры РФ и Центрального
архива бывшего КГБ. В первом
из них
за подписью
начальника управления за следствием
и дознанием,
в частности,
говорится: «…Каких-либо
объективных доказательств, подтверждающих версию об убийстве
С.А. Есенина,
не установлено,
в связи
с чем
постановление от 23.01.26 г. о прекращении
производства дознания является обоснованным».
Ответ из архива
гласит: «Документами, подтверждающими версию «о преследовании
С. Есенина Я. Блюмкиным
по заданию ГПУ» Центральный архив не располагает…
Архив не располагает
материалами, подтверждающими нахождение Я.Г. Блюмкина
в Ленинграде
в период,
предшествующий самоубийству поэта (ноябрь–декабрь 1925 года).
Гостиница «Интернационал» (бывшая «Англетер») в Ленинграде
органам ОГПУ не подчинялась».
И ниже в этой же
архивной справке о другом
террористе и друге
Есенина: «Каннегисер Леонид Акимович… арестован 30 августа
1918 года
за убийство
председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого
и в сентябре
того же
года по постановлению ПетроЧК расстрелян. Уголовное дело сведений о его
связях с Есениным
не содержит».
Нет, Блюмкин не убивал
Есенина. И Троцкий
это «убийство» не заказывал.
(Да и не он уже
тогда курировал Блюмкина, а Дзержинский,
пригласивший его работать в иностранный
отдел ОГПУ в 1923 году).
Но уж,
конечно, романтический чекист обладал куда большей информацией, нежели сегодняшние исследователи, о трагедии
в «Англетере»…
…Разумник Иванов-Разумник,
в доселе
никогда не публиковавшемся
письме Михаилу Пришвину от 14 января
1926 года,
высказался горько и пророчески:
«…Смерть Сережи Есенина выбила совсем из колеи… И теперь не могу опомниться – и все вспоминаю тихого голубоглазого мальчика с детской улыбкой, что ни день приходившего ко мне десять лет назад читать свои стихи. В 1917, в 1918 году он горел, с 1919 – сгорал, жег жизнь с двух концов, и конечно от того, что был не хуже, а лучше нас. Травили его все, кому не лень, а вот теперь провозгласили последним национальным поэтом, улицу в Москве называют его именем. Очень все это ему нужно!»…
Комиссар Чрезвычайного отряда отпустил меня по делам клуба на три дня в Москву. Естественно, я хотел повидаться с Есениным и рассказать ему обо всем, что произошло в Тарасовке и было связано с его именем.
В первый же день я поспешил в Богословский переулок (ныне улица Москвина), но мне сказали, что он ушел с Мариенгофом в «Стойло». Действительно, я застал их за обедом. (Кстати, на столе стояла только бутылка лимонной воды). Я подсел к их столику, мне также подали «дежурный» обед (такие обеды полагались работающим в «Стойле» членам «Ассоциации»). Я стал рассказывать, как читал «Песню о собаке» бойцам отряда, потом начал говорить о приходе на строительную площадку клуба М. И. Калинина и В. Д. Бонч-Бруевича. Смотрю, Сергей сделал большие глаза, и я невольно посмотрел туда, куда он взглянул. В «Стойло» входили друзья Есенина: П. Орешин, С. Клычков, А. Ганин. В это время Мариенгоф пошел к буфетной стойке за новой бутылкой лимонной воды.
Завтра в час дня приходи в наш магазин,- тихо проговорил Сергей и стал, улыбаясь, пожимать руки пришедшим поэтам.
Поэты Ганин, Клычков, Орешин принадлежали к так называемым новокрестьянским поэтам, некоторые из них одно время выступали вместе с Есениным, были с ним в приятельских отношениях. По совести, теперь все они, как их назвал Маяковский, «мужиковствующие», завидовали Сергею: и тому, что он пишет прекрасные стихи, и что его слава все растет и растет, и что он живет безбедно. Их довольно частые посещения «Стойла» имели несколько причин: во-первых, они пытались доказать Есенину, что ему не по пути с имажинистами, и предлагали организовать новую поэтическую группу с крестьянским уклоном, во главе которой он встал бы сам. Это абсолютно не входило в намерение Сергея: он понимал, что перерос крестьянскую тематику и выходит на дорогу большой поэзии; во-вторых, эти три поэта всегда приносили водку и приглашали Есенина выпить с ними: «Наше вино, твоя закуска!». Сергей, по существу добрый, отзывчивый человек, не мог отказать им.
От встреч с мужиковствующими его пытался отговорить Мариенгоф. Как-то Шершеневич, Грузинов, я говорили на ту же тему с «мужиковствующими», но они заявили, что мы боимся ухода Есенина из «Ордена имажинистов», и продолжали свое. Им было известно, в каких истинно дружеских отношениях состояли в ту пору (1920 год) Сергей и Мариенгоф, и они сочинили такое двустишие:
Есенин последний поэт деревни.
Мариенгоф первый московский дэнди.
Действительно, высокий красивый Анатолий любил хорошо одеваться, и в тот двадцатый год, например, шил костюм, шубу у дорогого, лучшего портного Москвы Деллоса, уговорив то же самое сделать Сергея. Они одевались в костюмы, шубы, пальто одного цвета материи и покроя.
У «мужиковствующих» неприязнь к Мариенгофу росла не по дням, а по часам. Как-то Дид-Ладо нарисовал карикатуры на Есенина, изобразив его лошадкой из Вятка, Шершеневича-орловским рысаком, Мариенгофа-породистым конем-Гунтером. С этой поры «мужиковствующие» спрашивали:
Ну, как поживает ваш Анатолий Гунтер? Конечно, в то время никто из имажинистов не предполагал, какой подлый подвох последует с их стороны по отношению к Сергею. А пока что, по настоянию Есенина, вышло несколько сборников, где с участием его и Мариенгофа были напечатаны стихи «мужиковствующих» (Конница бурь. Сб. первой и второй. Изд-во МТАХС и ДИВ, 1920.).
Я выкроил время так, что ровно в час дня вошел в книжную лавку артели художников слова на Б. Никитской, дом № 15. Есенин разговаривал с Мариенгофом, который показывал ему какую-то книгу.
Иди в салон, - сказал Сергей, - я сейчас! «Черт! - подумал я.- Он не хочет, чтобы даже Анатолий слышал!»
Я поднялся на второй этаж, где был салон-место приема поэтов, писателей, работников искусства, приходящих в книжную лавку, чтобы поговорить, поспорить по поводу купленной книги или еще по какой-либо причине.
Когда Есенин пришел в салон, признаюсь, я без обиняков спросил его, почему он делает тайну из того, что говорят о нем члены правительства и ЦК партии.
Садись! - предложил он. И задал мне вопрос:- Ты в Союзе поэтов бываешь?
Бываю. Верней, бывал. Сейчас редко захожу.
Как относятся к тебе молодые поэты?
Да по-разному. Дир Туманный - хорошо. Рюрик Рок все допытывается, как я попал в имажинисты. Я говорю: прочитали стихи - приняли.
Допытывается? Наверно, метит к нам?
А он это не скрывает!
Ладно! Буду выступать, скажу о ничевоках. Попляшут. Только напомни!
И, выступая в клубе поэтов, сказал улыбаясь:
Меня спрашивают о ничевоках. Что я могу сказать? - и закончил под аплодисменты: - Ничего и есть ничего.
Есенин положил руки в карманы брюк и стал медленно шагать по салону. Я молчал.
Ты Пушкина знаешь? - вдруг спросил он, останавливаясь передо мной.
Как будто! Читал о нем Белинского, Писарева. Недавно Айхенвальда!
- «Моцарта и Сальери» читал?
Триста с чем-то строк. А мысли такие, что перевесят сочинения другого философа. Помнишь, что говорит Сальери? - Сергей, подчеркивая нужные места, великолепно прочел вслух:
Нет! Не могу противиться я боле
Судьбе моей; я избран, чтоб его
Остановить,- не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки, .
Не я один с моей глухою славой.
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
За них Сальери мстит Моцарту ядом, - подхватил я.
Сергей улыбнулся и покачал головой:
Я хотел встретиться с Леонидом Андреевым - не удалось! А ты разговаривал с ним, и он советовал тебе больше читать.
Я и читаю. Но ведь что получается: учусь в университете, служу, пишу стихи, теперь вот работаю в «Ассоциации? и немного в Союзе поэтов. Времени-то не хватает!
Это Пушкин написал, что Сальери отравил Моцарта. На самом деле это легенда. Да и для чего Сальери так поступать? Он был придворным капельмейстером, купался в золоте. А сильных покровителей у него было до дьявола! Этот человек пакостил Моцарту, как только мог.- Есенин поднялся со стула, оперся руками о стол. - Oт Сальери ничего не осталось, а от Моцарта.
Он подошел к одному из окон салона, где на подоконниках лежали навалом книги, покопался в них, вынул толстую, в переплете, и подал мне. Это был краткий энциклопедический словарь Павленкова.
Если денег нет, потом отдашь! - заявил он. - Теперь рассказывай!
Когда я закончил, он задал несколько вопросов, потом мы спустились вниз, он подошел к лестнице, стоящей возле полок, передвинул ее и полез на самый верх. Там он достал стоящие за томами несколько своих книжек, надписал их и попросил передать по назначению. (Просьбу я выполнил. Бывшему на Юго-Западном фронте Ф. Э. Дзержинскому оставил книги на его даче.)
Провожая меня из книжной лавки и отпирая дверь, Есенин взял меня за плечо и задержал:
Зависть легко переходит в ненависть,- тихо проговорил он. - Самый близкий друг становится яростным врагом и готов тебя сожрать с кишками.
Думаю, что читатели, хоть немного знакомые с биографией Есенина, вместе со мной скажут, что его слова оказались пророческими.
Когда к обеду я вернулся домой, в моей комнате сидел Грузинов. Имажинисты часто переступали через порог моей комнаты. Ларчик открывался просто: не только устав «Ассоциации вольнодумцев», но бланки, штамп, печать хранились у меня. («Орден имажинистов» не был юридическим лицом и не имел своей печати.) В двадцатые годы то и дело требовались всяческие справки, удостоверения, заверенные копии документов. В моей «канцелярии» с пишущей машинкой это делалось с предельной скоростью.
Грузинов пришел за справкой для домового комитета. Разговаривая с ним, я подивился, как это Есенин наизусть прочел Пушкина. Говорили, он знает только «Слово о полку Игореве» да священные книги! Иван усмехнулся:
Ты думал, он мужичок-простачок? Нет, брат, он себе на уме.
И объяснил, что Сергей может прочесть не только Пушкина, но и Лермонтова, Баратынского, Фета.
Да чего там. - продолжал с увлечением Иван;- Он прозу знает: лермонтовскую «Тамань», вещи Гоголя. И знаком с новыми стихами Блока, Маяковского, Пастернака, Мандельштама. Хитра-ай! - повторил Грузинов.
Погоди! Старое он читал раньше. А когда успел новое?
Ты у него сам спроси!
Мне не пришлось спрашивать Сергея. Вскоре я встретил его на Б. Никитской, идет - веселый.
Ты чего это, Сережа?
Есенин рассказал, что члены артели художников слова настаивали на том, чтоб он ежедневно дежурил по несколько часов за прилавком. Сергею это было не по душе и, выбрав какую-нибудь интересную книгу, он влезал по лестнице наверх, усаживался на широкой перекладине и читал. Но было известно, что многие покупатели и покупательницы заходят в лавку не только с целью купить что-нибудь, но еще и поглазеть на Есенина, взять у него автограф, а иногда попросить прочесть их вирши и сказать свое мнение. Если поэт сидел где-то под потолком, то снаружи в окно никто его не видел и в лавку не заходил. Или появлялся для того, чтобы справиться, когда торгует Есенин. Члены артели насели на него, и он нет-нет да становился за прилавок и отпускал книги.
Понимаешь, - рассказывал он, - стало мне невмоготу; Утром хорошую книгу купим, к вечеру обязательно продадим, а прочитать ее вот как надо, - и он приложил правую руку ребром ладони к горлу. - Думал я, как избавиться от такой напасти, и удумал.- В глазах Сергея.заблестели голубые огоньки. - Пришла широкая дама в хивинках. Нет ли у вас романов Боборыкина? - Да как вам не совестно читать Боборыкина, говорю. У него же одна вода и та мутная! Она на дыбы! Как это так? У Боборыкина чудный роман «Китай-город»! Может быть, Китай-город ничего, а остальные - дрянь! Кстати, «Китай-города» у нас нет! Она повернулась, ушла и хлопнула дверью.
Есенин заразительно смеется.
И набросились же на меня! На полках-то три комплекта сочинений Боборыкина гниют. Скандал!
Теперь у Есенина глаза - голубые сияющие звезды. .
Как-то зашел покупатель, - продолжает он, - и спросил, нет ли стихов Бальмонта? Я сочувственно спрашиваю: - Как вы дошли до такого тяжелого состояния?
А что? - удивился покупатель.
Бальмонт-это же Иза Кремер в штанах. И в нос нараспев: «В моем саду мерцают розы».
Рассказывая об этом, Сергей от удовольствия зажмурился и, прижав ладонь к правой щеке, продолжал:
Мать честная, что делалось! Этот дядя сорвал с носа очки и спрашивает: «На каком основании?» Я отвечаю: «Пишите Бальмонту слезницу. » Кожебаткин уговаривает дядю, Айзенштадт меня! Вечером мне говорят:
«Сергей Александрович! Эдак мы покупателей отучим! Лучше уже, залезайте-ка на лестницу. Мы вас будем, показывать, как достопримечательность Москвы!»
Конечно, это Кожебаткин сморозил?
Он! - отвечает Есенин и с мальчишеским задором спрашивает:- Лихо я?
Вот тебе и перекуем мечи на орала! - и он большим пальцем правой руки отправляет свою отороченную соболем черно-плюшевую шапку на затылок.
Я должен сделать пояснение, иначе у читателя может создаться неправильное представление о том, что Есенин вообще отрицательно относился к эстрадным певицам, как к Изе Кремер, в свое время популярной, но распевающей сентиментальные легкомысленные песенки.
Как-то Сергей говорил, что любит народные песни Надежды Плевицкой (Дежки Винниковой) - он во время первой мировой войны не только слушал ее в Петрограде, но и заходил к ней домой вместе с Клюевым, и читал ей свои стихи. Об этом пишет и артистка во второй части своих автобиографических воспоминаний («Мой путь с песней». М., изд-во «Таир», 1930.).
У Плевицкой хороши были песни курской деревни, где она родилась, - объяснял Есенин. - Она и выступала в платье курской крестьянки. Я помню ее «Лучинушку», «Лебедушку». Это наши песни, русские!
Теперь из воспоминаний Н. В. Плевицкой известно, что, кроме Есенина, ее песнями восхищался Л. В. Собинов, который даже выступал с ней в дуэте «Ванька-Танька». Высоко ценил ее талант Ф. И. Шаляпин, разучивший с ней песню: «Помню, я еще молодушкой была». К. С. Станиславский учил со, как нужно «настраивать» себя, если нет настроения петь. С. В. Рахманинову так понравилась песня Плевицкой «Белолица», что он написал к ней аккомпанемент. Курскую же хороводную «Румяницы, беляницы вы мои», записанную с голоса певицы, Рахманинов обработал и включил в цикл «Три русские песни» для хора и оркестра, оп. 41 (1926). (И. Нестьев. Звезды русской эстрады. М., «Советский композитор», стр. 89.).
Конечно, не надо забывать, что Есенин любил и цыганские песни - старинные, таборные. Об этом рассказывал мне приятель Сергея А. М. Сахаров. Слушал эти песни Есенин и в Москве, и в Баку, о чем свидетельствует фотография (1921 г.), помещенная в этой книге. Да и сам Сергей в одном стихотворении рассказывает о приключившемся с ним случае во время его пребывания у цыган:
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая -
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, но робеть.
Действительно, попугай у гадалки-цыганки вынул Сергею обручальное кольцо. Это было накануне женитьбы Есенина на С. А. Толстой, и он подарил это дешевенькое колечко своей невесте, которая и носила его. Однако следует обратить внимание на последнюю строфу этого стихотворения, в которой поэт сомневается - не отдаст ли нареченная это кольцо кому-нибудь другому:
Ну и что я! Пройдет и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
В первый раз такого хулигана
Обманул проклятый попугай.
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 3, стр. 75.
Разве из этих строк не следует, что дальновидный Есенин еще до женитьбы чувствовал непрочность брака с С. А. Толстой? Так и было впоследствии, о чем расскажу потом.
И следует еще раз напомнить, что в юности Сергей обожал песни своей матери Татьяны Федоровны, своих сестер, особенно младшей Шуры. Он и сам, когда у него собирались гости или, находясь в гостях, не упускал случая спеть хором любимые им песни: «Прощай, жизнь, радость моя» или «Нам пора расстаться, мы различны оба» (А. Есенина. Родное и близкое. М., «Советская Россия» 1968, стр. 65.)
Я шел от Пречистенских (Кропоткинских) ворот к Никитским. На бульварах голые деревья стояли по колено в снегу, по мостовой плелись на санях редкие извозчики, покрикивая и постегивая своих отощавших лошадей, а ближе к тротуару москвичи-счастливцы везли на саночках только что выданные учрежденческие пайки. Окна в верхних этажах домов кой-где были забиты фанерой, внизу на стенах клеили манифесты, приказы и экстренные выпуски газет, в воротах, еще обитых досками, продавали полученную по карточкам махорку и газету для цигарок. Напялив на себя две кофты, две юбки, шубу, надев валенки и повязав голову платками, расторопная тетка торговала у Арбатских ворот пшенной кашей: поставила кастрюлю на жаровню, села на низкий стульчик и юбками прикрыла свое торговое заведение.
От Никитских ворот я пошел мимо кинотеатра «Унион» (ныне Кинотеатр повторного фильма) и нагнал Есенина. Он увидел в моих руках стопку книг, журналов, брошюр и спросил:
Я случайно встретился с графом Амори.
С графом Амори? - удивился он. - Зайдем к нам!
Разговор происходил неподалеку от книжной лавки «Артели художников слова», и мы вошли туда. Есенин сказал, что сейчас я расскажу о графе Амори. Кожебаткин в выутюженном, но повидавшем виды костюме, в белой манишке и воротничке, в коричневом галстуке, потер худые руки и пустил первую стрелу иронии:
Ах, великий писатель земли русской еще изволит здравствовать!
Айзенштадт, сняв очки, склонив голову и приблизив какую-то старинную книгу почти к левому уху, рассматривал одним глазом пожелтевшие страницы. Он тоже был в чистеньком старом костюме, в шерстяном жилете и уцелевшем от довоенных времен черном галстуке бабочкой.
Нет, эту книгу не возьмем, - сказал Давид Самойлович женщине и ответил Есенину: - Иду, иду!
Я не был подготовлен к тому, чтобы рассказывать о графе Амори. Да и знал о нем немного. В дореволюционное время граф выпускал продолжение романов: «Ключи. счастья» Вербицкой, «Ямы» Куприна, «Похождения мадам X» и т. п.
Я начал свой рассказ с того, что был в общежитии революционного Военного совета у Пречистенских ворот.
Заходил к старому другу? - спросил Кожебаткин ехидно.
Заходил по делу устного сборника, - ответил я, - который веду в клубе Реввоенсовета.
Потом, продолжал я, пошел в буфет общежития, а у меня под мышкой были первые сборники, изданные имажинистами, и рукописные книжечки. Когда я завтракал, ко мне подошел напоминающий провинциального актера мужчина среднего роста, с брюшком, рыжий, с невыразительным лицом и хитрыми серыми глазками. Глядя на мои сборники и книжечки, он спросил, не пишу ли я стихи. Услыхав утвердительный ответ, мужчина отступил на шаг, отвесил церемонный поклон и представился:
Продолжатель сенсационных романов - граф Амори.
Ах, сукин сын! - воскликнул Есенин так непосредственно и весело, что мы захохотали.
А я, чтобы не растекаться по древу, сказал, что граф повел меня в свой «кабинет», заставленный кастрюлями и бутылками, и дал мне «Желтый журнал», который выпускал после Февральской революции. Есенин взял один номер и прочел вслух:
«Ему, Бульвару, его Разнузданности, Бесстыдству улицы, где все честнее и ярче, чем в тусклых салонах, мои искренние пожелания, мои мысли и слова».
Почти манифест! - проговорил Айзенштадт.
Мариенгоф листал другой номер «Желтого журнала».
Это не так плохо для графа, - сказал он и прочитал нам: - «Когда мне говорят: вор! плагиатор! я вспоминаю глупую рожу рогатого мужа, который слишком поздно узнал об измене жены».
Циник! - произнес с возмущением Айзенштадт.- Наглый циник!
В философской школе циников был Диоген. - начал было Мариенгоф.
Днем с фонарем искал человека! - подхватил Кожебаткин.
Диоген был против частной собственности! - перебил его Есенин.- Жил в глиняной бочке! А вы, Александр Мелентьевич, в плохо натопленной комнате не желаете почивать!
Сергей взял из моей пачки брошюрку «Тайны русского двора» («Любовница императора»), которую граф Амори издавал в Харькове выпусками с продолжением, пробежал глазами несколько строк и засмеялся:
Вот разберите, что к чему? - предложил он. - «Зина встречается с Распутиным, и, благодаря демонической силе, которую ученый мир определил, как «половой гипноз», приобретает ужасное влияние на молодую девушку»;
Ты не знаешь, - спросил Сергей, - как настоящая фамилия графа? - Пузырьков!
Их сиятельство граф Пузырьков! - подхватил Кожебаткин.
Я рассказал, что видел написанный маслом портрет графа Амори в золотой раме: граф в красных цилиндре и пальто, с большой рыжей бородой.
Айзенштадт взял из моей пачки написанный красками от руки плакатик: «Дешевые, вкусные обеды в столовой, напротив храма Христа спасителя, дом 2. Граф Амори»!
Конец продолжателя сенсационных романов! - проговорил Давид Самойлович.
Вдруг Есенин спросил, какой знаменитый писатель выпустил первый том романа, а второй подложный издал прохвост вроде графа Амори. Все молчали. Айзенштадт сказал, что кто-то издал продолжение романа Ариосто «Неистовый Роланд». Но это не было ответом на вопрос Сергея, и, наконец, он после большой паузы объяснил:
Второй подложный том «Дон Кихота» Сервантеса выпустил некто под псевдонимом Авельянеды. После этого вышел второй том «Дон Кихота» Сервантеса.
И он стал с присущей ему горячностью поносить грабителей идей и сюжетов, которые из-за своей алчности и бедности ума крадут, да еще уверяют, что в мире нет ничего нового.
Вижу, Сергей Александрович,- заявил Айзенштадт,- вы не зря забираетесь по лестнице под потолок!
Сергей Александрович хочет, чтоб его кругозор был возможно выше! - поддержал его Кожебаткин.
Оба сказали правду: для Есенина книжная лавка художников слова была одним из его университетов. Через мои руки в очень скромной лавке Дворца искусств проходило немало замечательных книг. Во много раз больше поступало их на полки «Художников слова», и, разумеется, Сергей не пропускал их мимо.
Когда я уходил, увидел, что он, взяв с полки какую-то книгу в серой обложке, собирается лезть наверх. Я заглянул на обложку: это были «Персидские лирики», вышедшие в издании Собашниковых в 1916 году. Эту даже по тем временам редкую книгу я видел у Есенина и дома в Богословском переулке. Он сказал мне:
Я проштудировал переводы с персидского академика Ф. Е. Корша, после его смерти отредактированные профессором А. Е. Крамским и дополненные переводами И. П. Умова. Я вернул книгу Есенину, он, как потом говорила Галя Бениславская, не раз читал ее и знал почти наизусть. Была эта книга у него под рукой, когда он жил в конце 1924 года на Кавказе. Невольно возникает вопрос: неужели там, только пользуясь этой книгой, ни разу не побывав в Персии, Есенин смог написать свои «Персидские мотивы»?
В переводах Корша и Умова персидские поэты названы гак: Саадий, Омар Хайям, Абу-Сеид-Ибн-Абиль-Хейр Хорасанский. Однако в своих стихах Есенин пишет их имена правильно: Саади, Хаям, а город-Хороссан. Более того, у нас долгое время имя героини «Тысяча одной ночи» писалось: «Шехерезада». Есенин правильно называет ее: Шахразада. Достаточно сравнить те книги прозы и поэзии, а также рукописные, которые все же вышли в двадцатые годы, чтобы понять, как много знал Сергей и как глубоко знал то, о чем писал. Следовательно, немало он прочитал и других переводов с персидского, арабского, немало говорил со знатоками Персии, прежде чем создать свой лирический шедевр: «Персидские мотивы».
Пора пресечь вздорные утверждения о том, что Есенин писал по наитию. Впрочем, не надо скрывать и правду: в таких утверждениях есть доля вины его самого. Сергей любил разыгрывать других, и сам любил, чтоб его разыгрывали. Особенно доставалось от него поклонникам и поклонницам. В книжную лавку артели повадилась ходить одна дама, одетая в яркую малинового цвета шубу с беличьим воротником, в красном капоре. Как-то она попросила у Есенина автограф, и он написал ей свою фамилию на титульном листе своего сборника.
Сергей Александрович! - обратилась она к нему. - Скажите, как вы пишете стихи?
Есенин поглядел на нее внимательно, прикинул, что она из себя представляет, и ответил, словно век жил на Оке, растягивая слова и напирая на букву «о»:
Пишу-то? Как бог на душу по-оложит.
По скольку стихов в день?
Один раз высидишь пару, другой - пяток!
Поэмы? - переспросил Сергей и, войдя в игру, развел руками. - Позавчера проснулся. О-озноб. Голова пылает. Надел шапку, шубу, влез в валенки. Сел за стол. Писал-писал, рука онемела. Под конец доложил голову на стол и заснул.
Это уж когда проснулся. Читаю, верно, поэма. Называется «Сорокоуст».
Я смотрю на Есенина: лицо серьезное, говорит без улыбки, без запиночки. Поклонница все принимает за чистую монету.
Но вы до писания советуетесь? Что-то соображаете? - интересуется она.
Советоваться? Соображать? Время-то где? Утром книги покупаю, днем, видите, продаю. Потом бежишь в типографию корректуру своей книжки править. Оттуда в «Стойло Пегаса». Только закусишь - выступление. Вот она - жисть!
Он тяжело вздыхает и с горечью машет рукой. У поклонницы сочувственное выражение на лице, она благодарит Есенина и, довольная, уходит. Сергей хохочет так, что у него выступают слезы на глазах. Мы, свидетели розыгрыша, вторим ему.
Теперь эта поклонница будет всем говорить, что Есенин посвятил ее в секреты своего творчества. Кой чего прибавит, приукрасит, и выйдет, что он пишет стихи по внушению высшей силы. А скольким поклонникам и поклонницам Сергей рассказывал о себе байки?
На самом же деле достаточно взглянуть на его рукописи, на варианты произведений, чтоб убедиться, что это был трудолюбивый, взыскательный, профессиональный художник слова.
Однажды я зашел в ту же лавку, чтобы согласовать выступление имажинистов на олимпиаде Всероссийского союза поэтов. Сергей сидел в подсобной комнате и читал томик стихов. Не желая прерывать его чтение, я подождал, пока он поднял глаза от книги.
Многие считают, что на меня влиял Клюев, - произнес он не то с упреком, не то с сожалением. - А сейчас читаю Гейне и чувствую - родная душа! Вот как Блок! Отчего это, не пойму? - И он пожал плечами.
На это тогда я не мог ответить. Сейчас, думаю, что роднила Есенина с Гейне романтика, а в целом - лирический герой Сергея, у которого было немало качеств от Дон Кихота. Да, лирический герой Есенина тех годов боролся с машинным городом во имя прошлой деревни. Сервантес с помощью своего Дон Кихота сбросил с себя тяготивший его мир прошлого. То же самое сделал Есенин с помощью своего лирического героя и начал воспевать рождающуюся на его глазах новую жизнь. Лирический герой Есенина, как и Дон Кихот, принадлежит и вечным образам человечества и будет жить до тех пор, пока земля вертится вокруг своей оси.
Последнее стихотворение Сергея Есенина написано утром 27 декабря 1925 года в гостинице Англетер и называется очень символично «До свиданья, друг мой, до свиданья». Ни одна работа поэта, разве что «Чёрный человек», не вызвала столько кривотолков как эти стихи, ведь их тесно связывают со смертью Есенина. Прощался ли поэт или это обычное стихотворение? Почему оно написано кровью? Глубокий анализ строк поможет нам на это ответить.
Стихи кровью
Начнём с крови. Есть знатоки, утверждающие, что написание строк кровью говорит о проблемах с психикой, отсюда и суицид. Не стану на место психиатра, скажу только, что кровью Есенин писал и до этого, и не раз, однако дожил до декабря 1925 года во здравии. Сам Сергей объяснил 27 декабря поэту Эрлиху, которому и передал стихотворение, что:
В паршивой гостинице даже чернил нет, поэтому писал кровью.
Есенин сунул листок со стихами в карман Эрлиху и сказал, после того как он хотел сразу их прочитать:
Подожди! Останешься один - прочитаешь. Не к спеху ведь.
Обратим внимание на слова «не к спеху», это не вяжется с попыткой суицида, так как самоубийцы обычно, наоборот, хотят поговорить. Есенин же не был настроен на разговор – передал, сложенный вчетверо, листок и всё.
Кстати, Эрлих внял просьбе и прочитал стихи только назавтра, 28 декабря, когда Есенина уже не было в живых.
Кому посвящены стихи
Теперь посмотрим, кому написаны последние строки поэта. Обратим внимание на оборот «друг мой». Он встречается в стихах Сергея не раз, например, в том же «Чёрном человеке». Заглянув в недра истории, могу предложить два варианта – первый: стихи написаны в память своего друга Алексея Ганина, расстрелянного в этом же году. Его обвинили в принадлежности к «Ордену русских фашистов», арестовали в 1924 и расстреляли без суда в 1925 году. Это версия имеет право на жизнь, но не является основной, так как со времени расстрела Ганина прошёл приличный срок.
Скорее всего, обращение «друг мой» не имеет точного получателя – это просто оборот речи для придания стихотворению личностного шарма. Есенин терпеть не мог пафоса, и такой оборот помогал ему от него избавиться.
Есть версия, что стихи написаны Толстой, которую он считал более другом, чем женой, но это вряд ли. Женщинам Есенин писал в другом стиле.
Интерес вызывают строки:
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Сергей не был набожным человеком, хотя в своё время бабушка и научила его молиться. Вряд ли он имеет в виду встречу после смерти, скорее это оборот, показывающий, что любое расставание не исключает вероятность встречи в будущем. Эти строки также, возможно, не имеют конкретного адресата. Поэт за последние годы потерял много друзей, может быть, он рассчитывает наладить с ними отношения в будущем?
Что касается последних строк Есенина:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Эпилог
То и они не говорят о самоубийстве. Если бы их поэт написал прямо перед смертью – это одно, но они написаны утром 27 декабря (может даже ночью), а повешенным Есенина нашли утром 28 декабря. Прощаться за сутки до смерти? Это не в стиле Сергея, ведь он не любил откладывать дела в долгий ящик.
Отдадим должное последним стихам великого Есенина, и сними шляпу уважения перед последним романтиком России. Было ли это самоубийство или инсценировка, вряд ли кто узнает, но стихи Есенина навсегда останутся с нами.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Напоследок предлагаю послушать стихотворение в прочтении Бориса Галкина.
Новый вектор
На этой парадоксальной метаморфозе с есенинским прозаическим «косноязычием» закончим и перейдём к рассмотрению управления Сатурна гороскопа Есенина домами.
В гороскопе Есенина он управляет XI (друзья) и XII (социальная изоляция) домами.
Какого качества были друзья Есенина?
Начнём с друзей, доверившись свидетельству Шнейдера : «
Дружил он, кажется, только с одним Мариенгофом» (глава 5).
От себя добавим, достаточно спорное утверждение в контексте воспоминаний Рюрика Ивнева , где истинные дружеские чувства Есенин выказывает и остальным имажинистам - Вадиму Шершеневичу, Александру Кусикову, самому Ивневу и другим.
Но вряд ли лукавит Илья Ильич: в период проживания Есенина на Пречистенке вполне вероятно, что на его, шнейдеровский, взгляд, ближе Мариенгофа у Есенина друга не было. Пусть так.
Письмо из Висбадена
Обратимся к персоне Анатолия Мариенгофа. Опять слово Шнейдеру , точнее, двум письмам Есенина к нему.
Первое из Висбадена, датированное 21 июня 1922 года, где в числе прочего читаем: «Перехожу к делу. Ради бога, отыщите мою сестру через магазин (оставьте ей письмо) и устройте ей получить деньги по этому чеку в АРА, она, вероятно, очень нуждается…
Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу - пусть он отошлет его ей.
Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, Вы позовите её к себе и запишите её точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет.
Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, на которые он почему-то мне не отвечает».
Письмо из Брюсселя
И второе из Брюсселя, датированное 13 июля 1922 года, где, в сущности, просьба о помощи сестре дублируется: «К Вам у меня очень и очень большая просьба: с одними и теми же словами, как и в старых письмах, когда поедете, дайте ради бога денег моей сестре.
Если нет у Вас, у отца Вашего или еще у кого-нибудь, то попросите Сашку
и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина.
Это моя самая большая просьба. Потому что ей нужно учиться, а когда мы с Вами зальёмся в Америку, то оттуда совсем будет невозможно помочь ей…
Дайте денег сестре. Возьмите у Мариенгофа адреса и много новых книг » (глава 9).
То ли жадность, то ли безразличие…
Для непосвященных. По возвращении Есенин узнает, что его сестре, несмотря на многочисленные просьбы, Мариенгоф не передал ни копейки, присваивая всю выручку от магазина в собственный карман.
Именно этот отказ Мариенгофа от помощи сестре Есенина послужил причиной последующего разрыва дружеских отношений.
У В.С. Пашининой на эту тему читаем: «Напомню, что во всех письмах из-за границы Есенин просил Анатолия помочь материально Кате, которая жила и училась в Москве и была на иждивении Сергея.
